Рукопись, написанная кровью - страница 36

Поэтому, когда Игорь узнал о смерти священника, он одновременно был и потрясен, и, как ни странно, словно и не удивился тому, что его убрали. Разумеется, это было убийство, но грубо и непрофессионально сработанное. Он еще был в состоянии доползти до дома и, если бы не потерял так много крови к тому моменту, как его увидела жена, остался бы жив.

Однако самым интересным в истории с отцом Кириллом было то, что мало кто знал, откуда он родом, где получил образование, где обучался философии и в чем черпал столько внутренней силы. Он никогда не давал интервью журналистской братии, предпочитая полноценные выступления при большом скоплении народа, однако ничего не имел против опубликования своих речей в средствах массовой информации (что бывало крайне редко, поскольку на это решались лишь крайне оппозиционно настроенные издания, рискуя подчас быть и вовсе закрытыми).

Поговаривали о существовании фонда отца Кирилла, размер которого – опять же по слухам – разросся настолько, что мог бы без труда покрыть затраты на предстоящие президентские выборы… Именно этот мотив убийства – не допустить того, чтобы отец Кирилл стал президентом или даже кандидатом в президенты, – обсуждался в прессе чаще всего и воспринимался большинством как, пожалуй, единственно верный.

В тот день, восьмого февраля, было сухо и пасмурно. Игорь, приехавший в родной С. из Москвы по своим депутатским делам, сначала носился на машине по городу в поисках человека, который должен был отдать ему важные бумаги, касающиеся проекта закона о земле, – в Москве, разумеется, никто не знал о том, что многие оригинальные идеи, которыми Берестов фонтанировал, принадлежали не ему, а его бывшему заму, тихому и умнейшему человеку, жившему в С. на берестовские подачки. Только к вечеру, разыскав его в одной из городских больниц, Игорь разыграл сцену сожаления по поводу того, что его друг и коллега так не вовремя слег с «пошлейшим аппендиксом, будь он неладен!», после чего съездил к нему домой и, взяв у его жены папку с документами, вернулся наконец к себе. Все. Дело было завершено. Колоссальная работа, проделанная в сжатые сроки и являвшаяся своего рода законотворческим шедевром, теперь находилась у него в кармане и должна была помочь Берестову подняться еще на одну ступень иерархической думской лестницы, блистательный верх которой был уже не за горами…

Сидя в пустой квартире слегка оглушенный выпитой на радостях водочкой и тупо уставившись на экран телевизора, Берестов поначалу не понял, что произошло, – настолько известие об убийстве отца Кирилла, с которым он был лично знаком и которого тоже собирался использовать в качестве теневого лидера в борьбе за президентское кресло, показалось ему нелепым и неправдоподобным. Но позже, когда диктор замогильным голосом предложил прослушать репортаж журналиста с места преступления, Игоря взяла оторопь.

Он бы и напился вусмерть, и заснул бы прямо в кресле, если бы его не привел в чувство звонок в дверь. Блаженная улыбка появилась на его лице, когда он предположил, кто бы это мог быть. И как же он мог забыть, что еще неделю тому назад они договаривались о встрече. Он еще сказал, что будет один, без жены, на что Марина ответила ему, что ей, в сущности, без разницы, с кем он будет, главное, чтобы был он сам. Провести ночь с Мариной – что лучше можно было бы придумать, чтобы заглушить мрачные мысли о бренности всего живого и об убийстве Кирилла в частности?!

Он открыл дверь, и Марина чуть не сбила его с ног; она ворвалась в квартиру и, нисколько не заботясь о том, один он или нет, бросилась к нему на грудь и разрыдалась. Она рыдала по-настоящему и так закатывалась, что, казалось, у нее вот-вот остановится дыхание, и она еще чего доброго зайдется в плаче и умрет. Чтобы как-то привести ее в чувство, он схватил ее за плечи, встряхнул, как тряпичную куклу, и похлопал по щекам:

– Прекрати истерику, слышишь? Что случилось? На тебя напали в лифте? Изнасиловали? Ограбили?

Стуча зубами и дрожащими руками размазывая по щекам размокшую тушь, Марина, ставшая некрасивой с распущенными, словно вывернутыми губами и опухшим лицом, перепачканным жирной оранжевой помадой, с трудом выдавила из себя: