Румянцевский сквер - страница 12

Об отце у Колчанова мнение было сходное, но несколько омраченное порками — раза три отец пускал в ход ремень, правда, за дело: за нехорошие слова, принесенные из школы, за раннее курение. Не от этих ли запомнившихся порок образовался у Колчанова мрачноватый и упрямый характер? Не забудем, впрочем, что был он Козерог. Василий Федорович после каждой педагогической порки приносил Вите подарок, однажды мяч волейбольный, в другой раз книгу «Как закалялась сталь», в третий — лобзик для выпиливания из фанеры. Он командовал кавалерийской частью, с ней и отправился на финскую войну, но лошади не выдерживали зверского мороза той зимы — у них происходил разрыв сердца. Лошади, известно, плохо переносят нечеловеческие условия. Василий Федорович со своим батальоном продолжал воевать в пешем строю. Под самый конец войны, при прорыве линии Маннергейма, осколок финского снаряда сразил Василия Федоровича насмерть.

Попивая чай с мятным пряником, Колчанов немногословно отвечал Елизавете Григорьевне:

— Мама? Ничего… Нет, всю блокаду тут… Ну, дистрофия, конечно, но выжила… Ага, работает на Металлическом… юрисконсульт… Сестра? Ничего… в сберкассе контролером…

В разгар чаепития приезжал с работы Георгий Семенович. Высокий, худощавый, в хорошо сшитом костюме, непременно в белой сорочке с галстуком, быстрой походкой входил в столовую.

— А, морская пехота! — Он крепко пожимал Колчанову руку. — Садись, чего ты тянешься? Я не воинский начальник. Ну, как на Балтике?

— На Балтике порядок, — почтительно отвечал Колчанов.

Он чувствовал себя стесненно во флотской суконке с темными пятнами на месте споротых погончиков и потертых брюках с широченными клешами. Ему хотелось быть похожим на Белоусова.

Валя уводила Колчанова в свою комнату. Тут, у шкафа, набитого книгами, они проводили жизнерадостные минуты. Герой Беллерофонт, верхом на крылатом коньке Пегасе, метал убийственные стрелы в чудовище Химеру. Ну что ж, Колчанов ничего не имел против того, что мускулистые герои пронзали и давили зловредных гадов, коих в Древней Греции было, согласно мифам, не меньше, чем в наше, тоже, конечно, героическое время. Очередной замечательный миф замирал у Вали на устах — на розовых губках, которые Колчанов принимался целовать. От объятий и поцелуев у Вали кружилась голова, да и у него тоже — но был предел, дальше которого он не смел идти. Валя отводила его руки, несколько минут они сидели рядышком на кушетке, остывая, переводя дыхание.

Зима шла снежная, но теперь вновь появившиеся дворники сгребали сугробы к обочинам тротуаров. В выходные дни, если не мела метель, Колчанов с Валей ходили на лыжах по Неве.

Тот февральский воскресный день выдался на редкость погожим. Уплыли осточертевшие тучи, открыв скромную голубизну северного неба. Было тихо, безветренно. На той стороне Невы радовался выглянувшему солнцу купол Исаакия.

Валя и Колчанов спустились на лед возле сфинксов, стороживших Академию художеств, и побежали по току реки в сторону моста лейтенанта Шмидта. Снег был примятый долгой зимой, слежавшийся, лыжи то и дело разъезжались по голому неровному льду. Валя бежала быстро на легких своих ногах. Колчанов приотстал. В довоенные годы он был хорошим лыжником, да и теперь, конечно, но — без пальцев ноги отталкивались не с той уже силой.

Слева его обгоняли несколько лыжников, тоже, как и он, в черных флотских бушлатах, но с курсантскими шевронами на рукавах. Один из них повернул лицо, очень знакомое, черноглазое, усмешливое, — да это же Мишка Гольдберг! Колчанов махнул ему палкой. Гольдберг вмиг подъехал, они обнялись, тыча друг другу в спину кулаками с зажатыми палками. Ах ты ж, сколько не виделись, с самого начала сорок четвертого, когда курсантов стали отзывать с флота в училища, — ну да, бригада готовилась к десантам, а курсачи поехали доучиваться. Гляди-ка, четыре «галочки» у Гольдберга, — значит, на последнем курсе уже?

— Да, да, кончаю, — подтвердил тот. — От наук в мозгах мозоли, надоело, в лейтенанты хочу! А ты как, брат?

Расцепив лыжи, громко переговариваясь, побежали рядом. Валя стояла, поджидая, под мостом — очень заметна была на невском льду ее красная вязаная шапочка, ее ладная фигурка, обтянутая синим лыжным костюмом.