Румянцевский сквер - страница 37
Отходили от опушки тихо, по-пластунски: уже было довольно светло, немцы могли бы заметить движение в лесу. Лес-то был реденький. Ползли, разгребая руками смерзшийся крупитчатый снег. И может, смогли бы бесшумно оторваться, если бы не…
Черт принес немцев-связистов откуда-то сбоку. Три солдата шли вдоль опушки, разматывая с катушки провод, переговариваясь и смеясь. Вдруг умолкли, остановились — увидели десантников. Как раз на колчановский взвод наткнулись. Нескольких секунд, пока связисты ошеломленно пялились на людей, словно выросших из снега, хватило, чтобы четверо или пятеро десантников метнулись к немцам с финками — чтобы, значит, без шума. Те, бросив катушку, побежали напрямик к шоссе, проваливаясь по колено в снег и не переставая орать на высокой ноте: «У-ху-у-у!» Теперь пошло в открытую, десантники полоснули из автоматов, уложили связистов.
— Отходить! — крикнул Малков. — Быстро! Бегом!
Им вслед ударили танковые пушки. Грохотом рвущихся снарядов, свистом осколков, криками и стонами раненых наполнился лес, еще недавно тихий, выморочный. Огонь был беглый, тут и там вскидывались дымно-снежные столбы, оглушенные десантники падали лицом в снег, вскакивали, и бежали, и снова падали. Срубленные осколками ветки сосен медленно, как в кино, летели вниз, ложились на взрыхленный снег, на алые пятна крови.
Колчанов, вскочив после очередного разрыва снаряда, побежал, наткнулся на лежавшего ничком бойца, затормошил: «Вставай! Ну, вставай же!» Боец не шевельнулся. Колчанов стал переворачивать его на спину. Автомат, висевший на груди, ненароком стукнул раненого по голове, шапку сбил.
— Шалыгин! — узнал Колчанов бойца из своего взвода. — Ты что? Куда тебя?
Рядом упал на колени, часто и громко дыша, Цыпин.
— Да он же ж мертвый! — выдохнул. — Не видишь, сержант?
Колчанов видел, видел уже. На груди Шалыгина расползалось по полушубку багровое пятно, жизнь вытекала… вытекла… Куда-то вбок незряче смотрели остекленевшие белые глаза. Колчанов закрыл ему веки, шапку нахлобучил на рыжую голову. Цыпин снял с погибшего автомат.
— Отвоевался Рыжун, — проговорил он.
Они земляки были, оба тамбовские. Цыпин стал разгребать снег, чтоб Шалыгина хоть как-то похоронить, а Колчанов ему:
— Отставить, Цыпин. Приказано отходить. Ну, быстро!
Близкий разрыв очередного снаряда бросил их в снег.
Пропели смертельную песню осколки. Не зацепило. Только ветки посыпались на спину да тротиловым удушьем забило ноздри.
Поднялись. Цыпин глянул на Колчанова злыми глазами:
— А если б тебя бросили тут валяться?
— Ну… — Колчанов запнулся. — Отстанешь, хуже будет…
Короткими перебежками двигался он меж сосновых стволов, меж дымных столбов разрывов. Очень даже просто было и ему получить рваный осколок горячей стали в сердце и остаться тут гнить на снегу под соснами, избитыми артогнем.
Вперед, вперед! Кажется, вышли из зоны огня. Отдышаться бы…
Кузьмин сидел, прислонясь к сосне. Мучительно подвывая, пытался стянуть с правой руки окровавленный рукав полушубка.
— Постой, помогу, — сказал Колчанов.
Осколок, как видно, вошел в плечо и застрял. Тут Цыпин подошел к ним. Стали они обматывать Кузьмину руку выше локтя бинтом из индивидуального пакета, а тот взвыл от боли.
— Тихо, тихо, — сказал Колчанов. — Потерпи, Кузьмин.
— Сысоева позовите…
— Да где ж его искать. Ты потерпи, обвяжем — легче станет.
— У него, само, кость перебита, — сказал Цыпин. — Ему это нужно… как ее… Постой, я ветку срежу.
Верно, подумал Колчанов. В госпиталях он насмотрелся, как закрепляли сломанные конечности гипсом, лангетами. Иммобилизация, вот как это называется.
Цыпин быстро очистил ножом сосновую ветку. Затем приложили ее к кузьминскому плечу и принялись жестко бинтовать. Кузьмин мычал, скрипел зубами, потом умолк.
— Вот. — Колчанов затянул узел. — Вот тебе заместо лангеты. Чего улыбаешься?
На лице Кузьмина, и верно, застыла не то гримаса, не то улыбочка — зубы оскалены, в зеленых глазах грозный прищур. Не был похож на самого себя Василий Кузьмин, бывший подмосковный жоржик.
— Промахнулись фрицы, — сказал он и сплюнул. — Думали, не смогу я теперь. А я-то левша!