Русь Богатырская: былинные сказания - страница 5
Конечно, нельзя согласиться с тем, что былинный лад должен и может «вытеснить» классические формы стиха. Но для меня несомненно, что наряду с классическим стихом в русском словесном творчестве может и должен существовать и развиваться тот былинный лад, которым в наши дни наиболее умело владеет Василий Адрианович Старостин.
В. Кожинов
Перевелись ли богатыри на светлой Руси
/Каменное побоище/
Из-под озера да моря Ильменя,
Из ключа-родника из поддонного
Источилась-истекала там живая вода,
Под землёй Старо-Русовой просачивалась.
Да и вышла-повышла-повыбежала‚
Выбегала-вылетала матка Волга-река:
Широка-глубока под Казань прошла,
А пошире и того ещё — под Астрахань.
Я вставал-приходил к Волге-матери,
Я выспрашивал, я выпытывал:
«Отчего перевелись богатыри на Руси?»
Видно, спрос мой был не ко времени,
Видно, не было в нём правды-истины —
Волга-матушка осержалася,
Волновою непогодой разражалася,
Охлестнула-обдала меня холодной волной:
Не хотела Волга-мать речевать со мной.
Без ответа-привета я стою одинок,
Я под бурею, я под хмурою.
В пенном вздыме шумят воды струйные,
А мне в уши свистят ветры буйные —
В буревейном-то шуме-гомоне
Я прослышал-познал многозвонный спев:
Он и слыхан, и стар, и не слыхан, и нов!
Позапал мне в память из таких вот слов:
Там не бель на полях забелелася:
Забелелася ставка богатырская;
Там не синь да на чистых засинелася:
Засинелися мечи булатные;
Там не крась на широких закраснелася:
Закраснелася кровь со печенью.
Было тут кроволитье, боротьба-битва зла.
У бела шатра почиваньюшко:
Вечным сном почивает млад Добрынюшко —
Пал Никитьевич‚ во неравном бою,
Очи ясные закатилися,
Руки сильные опустилися,
Груди белые испорубаны,
Плечи мочные испосечены.
А над витязем стоит-насмехается
Басурманченко-богатырченко:
Тать-вор во шатёр забирается,
Там чужим добром забавляется.
За усладой воровской забывается.
А на ту порý по ковыльной степи
Не туман клубит, и не дым дымит,
Серым облаком пыль поднимается,
По-над травами расстилается.
Удалец-молодец на богатырском коне
В край незнамый на дозор отдаляется.
А тут добрый конь на скаку да и встань:
Не летит, стоит, не поскакивает,
На дыбы встаёт да все похрапывает,
Тянет конь богатыря в другую сторону.
Богатырь на коня рассержается —
У него спор с конём разжигается:
«Ах ты, волчья сыть, травяной мешок,
Разве яйца да учат курицу?
Разве конь выбирает путь всаднику?
Ты с чего, волчья сыть, меня не слушаешь?
Ты куда меня воротишь не вперед, а назад?»
Отвечал добрый конь славну витязю:
«Чую дело я там недоброе:
Во Добрынином шатре пирует чуж-чуженин —
Он пьёт, он ест, выхваляется:
«Нынче я убил Добрыню Никитьевича,
Завтра я убью Алёшу Поповича!»
А и бьёт боец коня до мяса чёрного.
Добрый конь под Алёшей возвивается.
Перед бел-шатром опускается.
Над Добрыней Алёша приклоняется —
Вечным сном перед ним спит названый брат:
Очи ясные закатилися,
Руки сильные опустилися,
Ноги скорые отходилися,
Груди белые испорубаны,
Плечи мочные испосечены.
Грусть-тоска во слезах источается,
Грудь Алёшенькина воздымается,
Буйна сила в ней возгорается,
В бел-шатёр богатырь прорывается.
Басурманченко-богатырченко
Хочет взором сразить, хочет словом съязвить:
«Роды ваши-де в боях неустойчивы,
Племена ваши недосильчивы,
А и ты, русин, трусоват-слабоват,
Не тебе меня поборать-побивать!»
Были ль речи те, стали ль не былью?
А и были — их Алёша не выслушивал:
Он и брал-хватал, через стол метал
Басурманченку в поле чистое,
Не замедливал, на врага наседал.
Он, Алёшенька, силён смелостью,
Буйной удалью, скорым напуском,
Не успел ещё враг весь повыхвастаться —
Лепетал ещё да болтал язык,
А уже у него на грудях сидел
Удалой-молодой смел Алёшенька.
Нож кривой вынимал, на врага поднимал
Грудь пороть, вырезать сердце с печенью.
Возмолился-взвыл басурманченко
К Чернобогу своему богатырченко:
«Ты спаси-сохрани, Чернобоже, меня
От напасти злой, смертной участи!»
Вмиг прислал Чернобог Черноворона,
Прилетал тот, вещал по-человечески:
«Гой еси ты, Алёша, ты Попович млад,
Не воспарывай грудей у басурманина.
Я помчусь-полечу за море синее,
Раздобуду целющей и живой воды —
От неё и оживёт добрый молодец,
Твой братарь, твой Добрыня, сын Никитьевич!»