Русь моя неоглядная - страница 20

В 1926 году командир поехал на курсы усовершенствования в Москву. Часть вернулась из Средней Азии, где гонялись за басмачами, на постоянное место дислокации. Степана демобилизовали. Вернулся к матери. На службе скопил немного денег. Купили лошадь и корову. Подрубил старый дом, перекрыл крышу. Женился. Жена попалась работящая, добрая, ласковая, любящая. Степана оберегала, особенно в те дни, когда его мучили головные боли. Степан платил взаимностью. Жили справно и ладно.

В годы коллективизации – всей деревней в колхоз. Степана определили в почтальоны. Степан с рассветом садился верхом на лошадь, перекидывал огромную кожаную сумку через плечо и ехал на почту в село Григорьевское. За день объезжал все десять деревень – по периметру около тридцати километров. К вечеру подъезжал к правлению, рассказывал председателю все новости, где и как идет работа, какие всходы, как идет уборка. Посыльный отводил лошадь на конный двор, Степан – домой, и так каждый день. Грянула война. Сначала шли победные фанфары, хотя немец был уже под Смоленском. Молодежь из деревень добровольцами отправлялась в военкомат в Нытву. Пришел сентябрь. Немец рвался к Москве. Степан еле успевал развозить повестки из военкомата. К октябрьским праздникам деревни оголились, оставались одни бабы, подростки и старики. В конце ноября стали приходить похоронки. Степан совсем растерялся: как их вручать. Степан старался заехать в каждый двор, передать какую-нибудь весточку. Подъезжая, стучал кнутовищем по окну и кричал: «Наши немцу под Москвой жару дают!». Если было письмо, то заходил в дом, читали вслух, потом содержание письма пересказывал другим. О плохом умалчивал (оно и так тошно – кругом горе), а хорошее передавал из деревни в деревню. Самое страшное – это вручение похоронок. Степан заходил в дом, рассказывал новости, расспрашивал о житье-бытье, а рука, державшая похоронку в сумке, наливалась чугуном. При взгляде на малышню у Степана из единственного глаза падали слезинки одна за другой. Только с пятого-шестого раза бабы говорили: «Не мучь ты нас, знаем, что беда, догадываемся, уже все слезы выплакали, давай похоронку, надо идти в сельсовет, чтобы налоги сняли и пособие на детей дали». Степана в плохом никто не мог упрекнуть. В непогоду доводилось и переночевать у вдовушек, но все знали, что Степан верен своей Марии. «Святая пара», – говорили люди. Подросла дочь, окончила техникум. Вышла замуж. Осталась в городе. На лете привозила внука. Кончилась война. Все ждали возвращения воинов. Но похоронки шли.

«Ваш муж погиб смертью храбрых в 1944 году в партизанском отряде». «Ваш сын погиб при штурме Берлина». «Ваш отец пал смертью храбрых при освобождении Праги». «Ваш… смертью храбрых в борьбе с японскими милитаристами». Степан горе вбирал в себя. Стал задумчив, малоразговорчив. А тут своя беда: через год после войны скоропостижно скончалась жена. Степан затосковал. Сердце его не выдержало всего людского и своего горя, 9 мая 1946 года вечером Серко привез Степана к правлению неживого.

Деревенька всего двенадцать домов. До войны все колхозники. Три брата Фоминых – старики-погодки – основная рабочая сила в деревне. От дедов веяло упорством и силой.

Дед Филипп

Старший из братьев, крупный, кряжистый, краснобородый, со стальным взглядом, обихоженный, всегда в голубой рубахе, дед Филипп конюшил. Кокшаровские кони считались лучшими в колхозе. Упитанны, выхолены. В конюшнях всегда свежая подстилка. Двор подметен. Сбруя исправна. Подогнана к каждой лошади. На конном дворе, в доме и в огороде – порядок и благоуханье. Его все побаивались, как взрослые, так и подростки. Не дай бог, если он увидит натертость от хомута или чересседельника. Молчаливый дед упрется глазами и что-то забормочет. Иногда и взрывался, крыл почем зря, но в бога и мать – никогда. Стоит виновник ни жив, ни мертв. Но дед быстро отходит: помогает распрячь лошадь, раны смазывает мазью, исправляет огрехи сбруи. Если зимой охота поиграть в прятки на сеновале, пацаны посылают меня упрашивать деда Филю. Я с опаской спрашивал разрешения. Дед говорил: «А, это ты, Шура – Татьянин сын, играйте, но только по клеверу не топчитесь, шишку отобьете, и чтобы после себя порядок оставили».