Русская богословская наука в её историческом развитии и новейшем состоянии - страница 8

Все эти качества анализированного труда далеко не безусловны и содержат много ограничений, но принципиальный результат бесспорен именно по такому своему идейному характеру, а его плодотворность несомненна научно и жизненно. Посему современная русская догматика следует, в общем, заветам преосвящ. Сильвестра и не выдвигает новой догматической системы, хотя и имеет для нее (положительные или отрицательные) опоры в творениях своих великих духовных вождей, например, у архиеп. Феофана (Прокоповича, 18 сентября 1736 г.) или у знаменитого митрополита Московского Филарета (Дроздова). Русская богословская наука, не нуждаясь в напоминаниях об этом (каких уже нет в академических уставах 1884,1910 и 1911-12 гг.), держится ныне исторического метода и в своих целостных обзорах, и в частных изысканиях, хотя старые приемы сказываются, например, в сочинении Н. П. Малиновского, где компилятивным способом удачно и старательно представлено компактное объединение русской научной литературы на протяжении всего догматического объема, а равно у проф. М. Ф. Ястребова — о таинствах и эсхатологии (Киев, 1908).

Но в существенном везде веет Сильвестровский дух исторического рассмотрения и оправдания. Однако это ничуть не значит, чтобы русское богословие принимало для своих построений «историю догматов», в технической строгости. За это раздаются разве редкие отдельные голоса (например, проф. М. М. Тареева. С. 7: «Стоит больших усилий реформировать догматическое богословие, очистить его от схоластического наследства, обратить его в подлинную науку, именно в историческое учение о догматах»), да и то не в западно-протестанском понимании, когда исторический генезис догматов утверждает такое же происхождение самого содержания их, констатируя предметную оригинальность догматических концепций по сравнению с Евангелием Христовым и благовестием апостольским в смысле помрачения первоначальной божественной чистоты или исправления, улучшения и обогащения скудной примитивности. Русская богословская наука предлагает лишь историческое истолкование догматов, как богооткровенных истин, чтобы уяснить их во всей предметной полноте и показать историческую законность догматических формул, обеспечивая для последних всегдашнюю неприкосновенность норм веры. В этом отношении русское богословие с незыблемой твердостью стояло на исконных основах православного миросозерцания, но в научной обработке ничуть не застыло и теперь на достигнутом уровне, а стремится к углублению и обновлению. Имеется много капитальных трудов по всем крупным догматическим вопросам.

Общие монографии более теоретического характера сменяются специальными трактатами с библейским направлением, например, о грехе и зле. Но главнее всего сосредоточение на чисто христианских проблемах, как основоположительных в православной догматике. Естественно, что тут особенно выделяются сотериологические моменты, где наряду с общедоктринальными трудами, например, у архим. (митроп.) Сергия (Страгородского), встречаем детальное развитие того тезиса, что «идея спасения есть основной принцип христианского вероучения и что она, как основная, в той или другой степени отображается в догматах и сообщает цельность христианской догматике» (см. у проф. П. П. Пономарева «О спасении»). Мысль направлялась на специальное рассмотрение дела Христова по связи с общим промышлением Божиим о мире и человеке. Здесь категорически защищается и проводится начало любви божественной: согласно ему строится вся православная догматика у проф. А. Д. Беляева, а новейшее применение к таинству Сыновнего вочеловечения дало различные толкования у проф. М. М. Тареева — с несколько кенотическим оттенком и у проф. о. А. И. Чекановского — с обратным освещением предмета в целом (ср. и у Д. В. Знаменского на с. 275–338) и касательно искупительной страдательности (проф. о. А. И. Чекановского «Искупительный подвиг…», с. 16: «Тайна соединения в одном лице страдания и бесстрастия есть следствие безграничной любви Божией к падшему человеку, по которой Он не возгнушался «проникнуть в само начало нашего естества» и воспринял в теснейшее личное единство всего человека со всеми его земными состояниями и всеми отношениями человеческими до глубочайшего унижения и поношения, чтобы всё это обновить и освятить»). Центральный для спасения факт Воскресения Господня мистически комментируется у проф. А. М. Туберовского, а весь вопрос об избавлении Христовом завершается у проф. о. Н. В. Петрова таким принципиальным заключением, что «нравственная теория искупления всецело основывается на ясных данных Священного Писания и находит себе бесспорное подтверждение также в церковном предании; эта теория, насколько то возможно для научно-богословской мысли, выражает дух Божественного Откровения в учении об искуплении, тогда как юридическая теория приспособляет это учение к ходячим понятиям, выработавшимся в атмосфере обыденной человеческой жизни». Наиболее полное обоснование этой концепции принадлежит проф. о. П. Я. Светлову, который всесторонне аргументирует, что «Крестной Жертвы Христовой требовала правда Божия, и нельзя было бы спасти людей без удовлетворения правде Божией», но «это, необходимое для спасения людей, удовлетворение Божественному Правосудию совершено не на пути юридическом, а на пути любви». Совсем оригинально раскрывает эти положения митрополит Антоний (Храповицкий) в том смысле, что спасение наше устроено богочеловеческим действием сострадающей любви Христовой, когда, «перестрадав в Своей любящей душе наше несовершенство, нашу порочную волю, Господь влил в нашу природу источник живительных новых сил, — всем, кто того пожелает и пожелал, начиная с благоразумного разбойника»; «Своей состраждущей любовью Христос рассекает установленную грехом преграду между людьми и восстанавливает первобытное единство естества, получает доступ непосредственно в духовные недра человеческой природы, так что подчинившийся Его воздействию человек не только в своих мыслях, но и в самом характере своем обретает уже новые, не им самим созданные, но полученные от соединившегося с ним Христа расположения, чувства, стремления, а теперь от его свободной воли зависит или вызвать их к жизни, или злобно отвергнуть»; здесь «субъективное чувство сострадательной любви (Христовой) становится объективной силой, восстанавливающей (в людях) нарушенное грехом единство человеческой природы и переходящей из одной души в другие». Жертвенного удовлетворения правде Божией — в обычном догматическом понимании — там не было, как и ветхозаветная жертва служила лишь «пожертвованием и угощением», а «телесные муки и телесная смерть Христова нужны прежде всего для того, чтобы