Русская красавица. Анатомия текста - страница 41

/Полупустой вагон метро/ Древний тоннель/ Меня везет ночной экспресс…/ — бурчу себе под нос очень обиженно, хотя и стараясь выглядеть сильной.

В гулких стенах опустевшей студии я не осталась. С какой стати? В конце концов, я ведь сдаю эту комнату Сэму с Боренькой. Так какого же черта я стану занимать собой оплаченную ими жилплощадь.

Место постоянного моего обитания — тихая, махонькая квартирка, подаренная мне маман при весьма мистических обстоятельствах десять лет назад — нужна мне сейчас в лекарственных целях. Полежать без движения в горячей ванне, выдуть полбутылки мартини — знаю, что противопоказано, но оставаться в трезвом уме мне сейчас куда опаснее — сделать себе такую вот временную лоботомию, остаться без мыслей и без ощущений, провалиться в небытие, выспаться…

/И пусть меня никто не ждет/ У дверей/ Вези меня, ночной экспресс/ Вези меня скорей…

Примостившись на корточках напротив моей деревянной двери, облокотившись спиной на перила, полуждал-полуспал Павлуша. «Вот и впала в прострацию…» — намеренно хмуро подумала я, но на самом деле, конечно, встрепенулась вся и ощутила приятное.

Как мило, как невозможно важно ощущать себя кому-то нужной. Возвращаешься откуда-то, вся такая героическая и измотанная, уверенная в отсутствии чудес и полном своем одиночестве, а тут — на тебе — такой вот сюрприз.

Я очень любила сюрпризы, но не очень любила Павлика, поэтому одновременно и трепетала от радости и злилась немножечко.

— Ну, наконец-то, — Павлуша весь был полон праведного негодования. — Где ты была? Ни ключей, ни тебя, ни заряда в аккумуляторе телефона…

Ну вот, Павлик истолковал нашу утреннюю встречу однозначно и неправильно. Он уверен, что все налажено, что он снова живет здесь, и что я опомнилась… Иногда мне кажется, что ему попросту не хочется возвращаться к себе, где кухня увешена вечными постирушками, где много народа и мало места, где нужно соблюдать устоявшиеся давно правила… До встречи со мной Павлик жил с родителями и двумя семейными сестрами.

— Когда-то жили дружно и весело. — рассказывал Павлик. — Отец любил хвастаться: «У нас дома образец идеальной коммуны». Все дела спорились, А потом сестрицы обзавелись моими племянницами и обозлились на всех домочадцев и друг на друга. Не знаю, за что. То слишком громко говоришь, то в обуви грязной топчешься, то чужое полотенце взял. Женщина с грудным ребенком — мегера. Представляешь, как мне с тобой повезло?

Я от таких его фразочек всегда усиленно нервничала. Не верилось как-то в их искренность. Не может молодого мужчину и впрямь полностью устраивать, что его женщина не может иметь детей. «Это или глупость, или очень сильная любовь», — расстраивалась я. — «Если первое — мне такой не нужен, если второе — то пройдет скоро»…

Павлик заходит в квартиру, по-хозяйски поправляет паркетину в коридоре, идет ставить чайник. Никаких признаков серьезной обиженности или подавленности.

— Паш, скажи, — начинаю осторожно и издалека, — А Маринину предсмертную записку читали? А то я так и не…

К счастью, Павлик сейчас выпимши, потому ему ясно все и сразу, и договорить он мне не дает. Это здорово, потому что объяснить, с чего вдруг я этой запиской так интересуюсь, не смогу…

— Нет, — отвечает Павлик. — Мы решили не копаться. Если бы было нужно, если бы там нам что-то было, нам бы ее прочли обязательно. А так… Меня Маринина мать попросила — забудьте об этом, там ничего для вас важного. И я забыл… А те, что особо настырные были, пошли с кем-то договариваться, смотреть, они столько боли родным причиняли своим вмешательством, я же видел. Я до конца был, и убирать потом помогал. И фотографии детские смотрел, когда все ушли уже…

Обо всем этом Павлик говорит с нескрываемой гордостью. Дескать, вот я какой молодец, неужто этим не заработал прощения? Если и был чем виноват — все спишется. Потому что вел себя на похоронах благородно, не оставлял одних, помогал и заботился…

— Даже Свинтус с Карпушей раньше меня уехали!

Самое важное я узнала. Что теперь? Мартини отменяется, это ясно.

Когда-то в приступе особой обо мне заботы — есть все-таки в Павлушиных чувствах ко мне очень много от страсти к самопожертвованию — он, не согласовав, отправился к моему лечащему врачу побеседовать. Не знаю уж, какими методами — вероятно, пожилую врачиху подкупила его отчаянная преданность мне, — но он сумел добиться откровенности. Слава Богу, не в ущерб моим легендам — врачиха попалась корректная и все мои рассказывания подтвердила полностью. Хотя в основном Павлику рассказали правду. Теперь мне кажется, он даже расстроился немного, когда ему сказали, что метастаз еще не было и хирургическое вмешательство полностью уничтожило болезнь. Расстроился не потому, что желал мне зла, а оттого, что связав свою жизнь с безнадежной больной, выглядел бы в своих глазах еще героичнее. А так — как-то не очень громадной получается его жертва. И он продолжал расспрашивать врачиху, на этот раз уже напрямую о самом плохом. Да, конечно, пострадали некоторые внутренние органы. Да, больная сказала правду — она не сможет забеременеть. Придется также более внимательно следить за здоровьем. Алкоголь, курение — смертные враги… Сильные переживания вредны тоже. От долгих поездок, вероятно, нужно будет воздержаться, важно не прекращать наблюдение…