Русская критика - страница 32

— в парадоксализм, в частности.

Но за что же стоит Владимир Бондаренко, за что стоят «экстремальные рисковые реалисты»? После серии статей Бондаренко, после самоаттестаций Шаргунова можно сказать только одно — отнюдь не за то, за что стою я или Алексей Шорохов, например, не вмещающийся в “красный джип” (он «почти сектантски», по Бондаренко, «фанатично исполняет обряды», что костью в горле стоит у неспособного к такой мере труда патриотического критика), Олег Павлов, уже написавший в шаргуновские годы классическую «Казенную сказку» (вот уж кто джип-то развалит своим богатырством), смелая и одаренная Лидия Сычева, чистый в письме и ясный в мыслях Юрий Самарин, искренняя Ирина Репьева, основательный и точный Виктор Никитин и многие другие.

Требование русской точки зрения, национальной самостоятельности сегодня не только нас развело с «новыми варварами» и «экстремальными оппозиционерами» на приличное расстояние друг от друга. Вопрос весь в том: не что манифестируется, но как конкретно в критике, в творчестве реализуется русская точка зрения.

Бондаренко и его подопечные нигде и никакой вопрос не ставят прямо и ответственно. Вернее, на словах-то — гроза, а в контексте-то — х м а р ь. Никогда ими не делаются и мыслительные усилия для ответов. Неужели нынче патриот вполне может обходиться «высокими чувствами» и некой «высокой идейностью», столь высокими, что и объяснить их не в состоянии?

Именно в ответе на вопрос: «В чем проявляется русская точка зрения?» и станет ясна цена шаргуновско-бондаренковского «строительства новой литературы». Строители предлагают закрыть глаза на мерзопакости письма Вл. Сорокина, чтобы увидеть в нем бунтующего оппозиционера, забыть похабщину Лимонова, чтобы сделать из него «нового мученика». Вот это-то как раз и не является нашей точкой зрения, в которой, повторю, правде противостоит не полу-правда, не часть правды, а кривда-ложь. Не для уяснения христианского подвига называется «мучеником» Лимонов — но для подмены одного другим в весьма шаткой концепции патриотизма, насильно соединенной с экстремизмом (зато сознательная верность христианским корням вызывает базарное раздражение — Бондаренко никогда не поймет реальной религиозности Шорохова, зато всегда поддержит словесную «эстетическую религиозность» Шаргунова). Чем-то все это напоминает Вл. Соловьева, который писал, что такой-то был «безбожник и нехристь», но все же «заслужил себе место в святцах христианского человечества». По той же схеме работают нынешние сторонники синтеза, полагая, что не нужно быть доказательными, достаточно вовремя и с пафосом «прикольнуться».

«Разъединение в одних отношениях столь же необходимо, как и единство в других», — пишет современный философ Н.П.Ильин. Я специально это повторяю для «синтетического реалиста» Сергея Шаргунова. Не понимая этого, глупо и спекулятивно говорить «об особенности русского пути». «Самодовольный век все больше и больше отрывается от прошлого, все меньше и меньше понимает истинный смысл жизни», — Н.Н.Страховым это сказано словно о наших передовиках, настойчиво подменяющих вопрос вопросов о нашей духовной самобытности борьбой за место в массовой агрессивной культуре.

На самом-то деле в реальной оппозиции к “днюлитературы” стоят сегодня векатрадиционной русской культуры. Стоят и напоминают, что «новации в области формы вообще не характерны для русской духовности» (Н.П.Ильин), что русская литература могла быть разгульной, удалой, порывистой, но никогда не была агрессивно вне- и сверхчеловечной. Никогда оптический прицел литературы не был так рассчетливо направлен на человека, взятого в качестве объекта маргинального опыта или «культурного мэйнстрима» — будь то мамлеевский профессор, научающий убивать только «стратегических изменителей мира», или шаргуновский Шаргунов (герой романа «Ура!»), тусующийся то в «мидовских домах», то в молодежных клубах. «Черный квадрат» Малевича радикально преобразован в «Черную икону» Витухновской. Таков оппозиционный «культурный итог».

2003 г.