Русская критика от Карамзина до Белинского - страница 38
Русская поэзия не чужда и того легкого, игривого языка, который так пленителен в Лафонтене. Он еще тем у нас чувствительнее, что мы для названия многих предметов имеем по два слова, которые употребляются различно, смотря по роду сочинения. Это разнообразие слога придает произведениям нашей поэзии особенные краски, которых французы почти ничем оттенить не могут... Неизъяснимое простодушие Хемницера*, очищенность и легкость Дмитриева*, оригинальность, глубокомыслие, соединенное с простосердечием, и народность рассказа Крылова: вот красоты нашей апологической поэзии[23]. Я приведу пример только из последнего, тем более что он чаще других созидает для себя и предмет басни и рассказ ее.
ОРЕЛ И ПЧЕЛА
Предмет приведенной мною басни есть одно из самых утешительных и высоких чувствований человеческого сердца. Поэт видел, что изложение сей басни должно быть достойно своего предмета. Он избрал для сего язык благородный, в некоторых местах возвышенный. В самом понятии об орле и пчеле нет ничего комического или забавного; потому что один служит изображением могущества, а другая трудолюбия. Таким образом, всё употреблено, чтобы оставить в душе читателя чувство, располагающее более к задумчивости, нежели к удовольствию. Красоты поэзии разительны. Изображение страха, который наводит орел полетом своим на других животных, верно и живописно. Если бы я привел теперь басни Крылова в другом роде, каковы, например, «Демьянова уха», «Любопытный» и проч., которые сделались народными, если бы я сравнил их с теми, в которых он как живописец рисует современные события, то не знаю, графиня, согласились ли бы вы отдать преимущество Лафонтену перед этим Протеем* апологической поэзии...
Представляя вам Жуковского, я начинаю говорить о таком поэте, который дал совсем другое направление своему искусству. Соединяя превосходный дар с образованнейшим вкусом, глубочайшее чувство поэзии с совершенным познанием таинств языка нашего, все правила стихотворства со всеми его видоизменениями и отступлениями от условий места и времени, он дал нам почувствовать, что поэзия, кроме вдохновения, должна покоряться труднейшему искусству: не употреблять в стихе ни одного слова слабого или неравносильного мысли, ни одного звука неприятного или разногласного со своим понятием, ни одного украшения преувеличенного или принужденного, ни одного оборота трудного или изысканного. Он подчинил свое искусство тем условиям, которые придают блеск и языку и поэзии. Одним словом, это первый поэт золотого века нашей словесности...
Батюшков стоит на особенном, но равно прекрасном поприще. У него каждый стих дышит чувством. Его гений в сердце. Оно внушило ему свой язык, который нежен и сладок, как чистая любовь.
МОЙ ГЕНИЙ