Русская песня в изгнании - страница 19

Эх, дубинушка, ухнем…

Хаос октябрьских событий 1917 года с безумием, присущим любой стихии, разметал русский народ по странам и континентам. Бежали от страха, войны, голода и совершенного неприятия надвигающегося нового порядка. Первая волна русской эмиграции была очень пестрой и неоднородной. Зажиточные купцы и нищие крестьяне, бывшие дворяне и мелкие чиновники, офицеры, адвокаты, артисты и писатели, забыв о сословных различиях, были рады любой ценой оказаться на корабле, отходящем в Турцию, или в берлинском поезде. С армией Колчака бежала из Владивостока семья цыган Димитриевичей, на пароходах генерала Врангеля спасались Александр Вертинский и Надежда Плевицкая, уходили куда угодно, лишь бы подальше от Советов, многие звезды и звездочки… Да, в первой эмиграции оказалось немало творческих личностей, работавших в интересующем нас жанре русской песни, но даже самые яркие их имена блекнут рядом со сверкающей снежной шапкой Монблана в лице Федора Ивановича Шаляпина. Он и за кордон ушел не как все. Не было в его жизни ни «горящего моря», ни вагонов с людьми на крышах. Родину Шаляпин покинул с комфортом: отправился в 1922 году на гастроли в Париж, да и остался там. Будучи, безусловно, одной из знаковых фигур в русской культуре до революции, в эмиграции он стал одним из ее столпов. Имя Шаляпина рядом с чьим-то еще – это почти всегда «гигант и карлик», особенно когда имя лучшего русского баса возникает рядом с именами ресторанных исполнителей (каковыми, откровенно говоря, они и были в то время). С высоты своего положения Федор Иванович щедро давал характеристики своим коллегам, порой не самые лестные, а их уделом было внимать гению и радоваться, что вообще заметил. Когда речь идет о первых певцах-эмигрантах, то тут, то там обязательно возникает его фигура.

Федор Шаляпин

Каждый исследователь музыки начала века обязательно напишет, что Юрия Морфесси Шаляпин прозвал «баяном русской песни», Вертинского – «сказителем», Плевицкую называл ласково «жаворонком», а Лещенко – «пластиночным певцом», который «глупые песенки хорошо поет».

Большевики относились к Шаляпину без всякого уважения: в его особняке проходили постоянные обыски, «товарищи» не раз хамили великому артисту в лицо, сомневаясь в его таланте и полезности для нового строя.

Ф. Шаляпин и И. Торнаги. По легенде последний куплет знаменитых «Черных очей» на стихи Е. Гребенки Шаляпин дописал сам и посвятил своей жене-итальянке

Окончательно добил Федора Ивановича приказ выступить на концерте перед «конными матросами».

– Кто ж это такие? – недоуменно спрашивал Шаляпин у своего друга художника Константина Коровина.

– Не знаю, Федор Иванович, но уезжать надо… – отвечал живописец.

И Лещенко, и Вертинский с благоговением вспоминают, как при разных обстоятельствах они вставали на колени и целовали руку Федору Ивановичу.

В 1937 году великий бас приехал с гастролями в Бухарест, где Петр Лещенко владел фешенебельным ночным клубом, которое назвал в честь себя Barul Lescenco.

Потратив немало сил, он уломал директора Шаляпина устроить прощальный банкет именно в его заведении. В одной из книг, посвященных Петру Константиновичу, описана такая сценка:

«Когда великий артист вошел в ресторан, то его хозяин упал на колени перед гостем и поцеловал Шаляпину руку».

А. Н. Вертинский, вспоминая свою дружбу с гением, так описывает их последнюю встречу в Шанхае:

«Всем своим обликом и позой он был похож на умирающего льва.

Острая жалость к нему и боль пронизали мое сердце. Точно чувствуя, что я его больше никогда не увижу, я опустился на колени и поцеловал ему руку».

Встреча Шаляпина в Шанхае

Забавно, не правда ли. Мне в силу возраста и несколько иных музыкальных пристрастий тяжело судить о причинах такого обожествления Шаляпина его коллегами-артистами. Авторитет его в культурной среде был огромен и непререкаем. Я так и не смог ни понять, ни прочувствовать, что же за всем этим стояло. Да, он обладал незаурядным голосом, был, можно сказать, гением в своем деле, но целовать руки, ловить каждый взгляд, слово… Может быть, дело в том, что после Федора Ивановича и до наших дней никто так и не встал с ним рядом по масштабу дарования? Не знаю. Порой, читая воспоминания его современников о значимости мнения Шаляпина, у меня буквально отваливалась челюсть. Одно его слово могло убить человека! Я абсолютно сознательно не беру это страшное выражение в кавычки. Судите сами. Эту историю из воспоминаний Аллы Николаевны Баяновой я привожу практически без сокращений: