Русские эротические сказы - страница 5
Я несколько раз уже прикоснулся к телу моей спутницы, теперь тронул ладонью её плечо, но она не остановилась. Путь нам преградил плетень с одичало разросшейся по обе стороны высокой травой. Девушка осторожно пошла вдоль плетня, открыла калитку, мы оказались среди яблонь.
– Добро пожаловать или от ворот поворот! – было вдруг сказано со зловещей издёвкой.
Я страдал, не понимая, отчего отношение ко мне стало иным. Хотелось думать: нет-нет, это не всерьёз! Ночь дышала истомой и что, казалось бы, могла сулить, как не упоение? Нас обступал сад, за деревьями темнел дом, чью шиферную крышу выбеливал свет луны. Та, кого я в мыслях уже страстно ласкал, направилась к постройке: по виду, летней кухне. У двери порывисто прошептала мне:
– Не злись, но не нравишься ты больше!
– Что я сделал не так? – мой голос дрожал, и я едва не выругал себя от досады.
– Только полезь… – произнесла она с угрозой и повернула голову в сторону дома, – окна открыты, отец и мать спят чутко – сразу вскочат.
Я молчал, невыразимо страшась одного: что придётся уйти. Она шептала:
– Сперва не нахальничал, смотрел на нас, будто перед тобой незнамо какие бесстыдницы. А как никто не видит, начал прилипать. Ишь! Я этого не люблю!
– Милая… – прошептал я покорно и елейно и принялся нанизывать одно ласковое выражение на другое…
Она следила за мной: обнажённая, ладная, угрюмо насторожившаяся.
– Не улестишь! Мне твои слова – против души! Вы, городские, – люди притворные.
– Не городской я вовсе! В маленьком посёлке вырос.
– Но теперь-то в институте учишься…
– Это вина моя?.. – прошептал я жалобно.
Она бросила запальчиво:
– Студент-умник! Будешь в институте своим подружкам рассказывать, какие деревенские девки бесстыжие, да и дуры ещё! как ты им головы кружил.
Негодующая прелесть вошла во флигелёк, включила электричество и плотно закрыла дверь перед моим носом. В отчаянии я невольно возвёл глаза к небу. В нём стоял твёрдо очерченный месяц, лучились звёзды, испуская волны какого-то сладко будоражащего магнетизма. Смятение и горчайшая тоска внезапно родили во мне позыв к творчеству, стало слагаться стихотворение… Минуло минут десять, четверть часа. Я легонько постучался.
– Скребёшься, как котяра! – прозвучало ехидное. – А запора-то нет у двери.
Я нажал на неё и попал в летнюю кухню. Сбоку у окошка стоял стол; у стены напротив, на покрытой тулупом лавке, полулежала моя любовь, она опоясалась чистым кухонным полотенцем.
– Студент-студентяра! – произнесла с наигранной враждебностью.
Вдохновение, владевшее мной, пробудило во мне отвагу. Я стал решительно делать то, чего хотелось. Снял, уронил на пол рубашку, за нею – брюки; предварительно извлёк из заднего кармана и положил на стол записную книжку с авторучкой, которые всегда имею при себе.
Моя пригожая легла на тулуп ничком, приподняла свою развитую попку и сделала вид, будто пытается рукой натянуть на ягодицу краешек полотенца. Волевым усилием я оторвал взгляд, присел на табуретку и принялся записывать мою импровизацию. Девушка смешливо наморщила носик.
– Поросячья ножка торчит, а он пишет!
– Что, что? – вырвалось у меня. – Как ты сказала?
– Подруга называет такие поросячьими ножками.
– Какие – такие? – спросил я обеспокоенно.
– Эдакие! У неё узнай! – и насмешница искушающе-игриво повиляла попкой.
Подавив стон, я неимоверным напряжением заставил себя сосредоточиться на стихе; зачеркнув несколько слов, вписал новые. Ненаглядная села на лавке, развела ноги и, перед тем как прикрыть её ладошкой, продемонстрировала мне.
– Дай, что написал!
Я вырвал из записной книжки листок, встал перед хозяйкой, прошептал заискивающе, как только смог:
– Хорошая… дотронься – и дам…
Она прикоснулась к моему стоячему фаллосу, кратко и дразняще потеребила, затем, завладев листком, стала читать вслух: