Русские князья при дворе ханов Золотой Орды - страница 31

Посол французского короля Людовика IX Вильгельм де Рубрук отмечал, что «прорицатели, как признал сам хан, являются их жрецами, и всё, что они предписывают делать, совершается без замедления»[309]. О роли шаманских обрядов при дворе Бату свидетельствует «Повесть о убиении Михаила Черниговского»[310]. Ал-Бирзами отмечает, что великий хан Токта «был неверным [державшимся] религии поклонения идолам, любил уйгуров, то есть лам и волшебников, и оказывал им большой почет»[311].

В силу закрепленной в Ясе традиции служители различных культов имели прежде всего налоговые и иные экономические привилегий. Русское православное духовенство получало иммунитетные ярлыки, в которых оговаривалось условие «молиться за нас и за племя наше… и род»[312].

Особо привилегированное положение при ордынском дворе с середины XIII века стал занимать ислам. Первым ханом, перешедшим в мусульманство, был Берке. При нем же отмечено принятие ислама представителями элиты Золотой Орды — эмирами и Чингизидами. Большую роль играло мусульманское духовенство при дворе великого хана Туда-Менгу и беклярибека Ногая. Покровительствовал исламу и хан Токта, не будучи, однако, сам мусульманином[313].

Роль государственной религии ислам приобрел с приходом к власти в 1313 году хана Узбека. Одним из вдохновителей переворота в пользу Узбека был Ала-эд-Дин Энноман Эльхарезми, ордынский имам, путешественник, врач, ученый. С приходом к власти Узбека высшая ордынская аристократия обязана была принять ислам[314]. Те, кто был не согласен с политикой хана и активно противостоял новой власти, были казнены[315].

Устоялось мнение, что с этого времени исламское духовенство занимает исключительное привилегированное положение. Правда, гонений на другие конфессии со стороны властей не наблюдалось. Положение русской православной церкви не изменилось[316], о чем можно судить[317], опираясь на многочисленные свидетельства русских источников и подробное описание исламского духовенства арабским путешественником Ибн Баттутой.

В 1330-х годах, когда Ибн Баттута посетил Улус Джучи, здесь, по его мнению, был один из центров исламского мира.

Он отмечает значение, которое приобрел имам Ала-эд-Дин Энноман Эльхарезми. Его каждую пятницу посещал великий хан Узбек. Причем Эльхарезми, сообщает Ибн Баттута, «не выходит к нему на встречу и не встает перед ним. Султан (хан Узбек. — Ю. С.) садится перед ним, говорит с ним самым ласковым образом и смиряется перед ним, шейх же [поступает] противоположно этому». В то же время «обхождение его с факирами, нищими и странниками было иное, чем обхождение его с султаном: он относился к ним снисходительно, говорил с ними ласково и оказывал им почет». Ибн Баттута говорит, что «это один из отличнейших шейхов, прекрасного нрава, благородной души, чрезвычайно скромный и чрезвычайно строгий к обладателям благ мирских»[318].

Как утверждает Ибн Баттута, религиозным центром Улуса Джучи и Улуса Джагатая был город Хорезм. Он выделил Джелаль-эд-Дин Эссамарканди — шейха одной из общин под Хорезмом и преподавателя (он «благочестивый, добродетельный… [один] из великих праведников»); Абухавса Омара Эльбекри — кади-старишину Хорезма (он «по летам юноша, по делам старик… тверд в своих приговорах и силен в благочестии»); Нур-эд-Дина Элькермани — помощника Абухавса Омара Эльбекри и одного из «великих правоведов»; Хатыба Хусам-эд-Дина Эльмешати, жителя города Хорезма (он «красноречивый оратор и один из четырех проповедников, лучше которых я не слышал на свете»)[319].

В то же время количественный анализ показывает, что из 1287 выявленных представителей высшего слоя Орды[320], духовных лиц (представителей ислама), персонифицируемых по данным источников, — 47 человек (3,6 процента). При этом больше половины из них — 29 (2,2 процента) — называет именно Ибн Баттута, посетивший Орду в 1330-е годы. Во все остальные периоды истории Орды доля представителей исламского духовенства составляет лишь 1,6 процента. Эти показатели позволяют усомниться в суждении, например, Ю. Шамильоглу о расцвете религиозной жизни в Орде при хане Узбеке. Однако его вывод об «интеграции Улуса Джучи в исламскую религиозную культуру, как в смысле богословской мысли, так и на уровне народного ислама»