Русские понты: бесхитростные и бессовестные - страница 3

Даже в буквальном смысле: надо тратить деньги, чтобы реализовать их цену. Сама копейка не стоит и копейки. В США, например, издержки производства одного пенни превышают реальную стоимость металла. Само пенни имеет лишь абстрактную цену, реализуемую исключительно в момент передачи. Оно истинно, действительно есть только тогда, когда его уже нет и считать нечего. Когда сумму невозможно назвать, потому что ее больше нет. Деньги решают многое, а отсутствие денег – еще большее. Воистину!

Истина и действительность никакого отношения не имеют к именам, категориям (числам) или оценкам: люблю свою девушку, зная, что у нее есть недостатки, как у любого человека. Поддерживаю свою команду, хоть она и никудышная – и за нее порой даже стыдно бывает. Принимаю всё и понимаю уровень своей абсолютной веры лишь в момент ужасной потери.

Тогда что это такое наше «всё», если его невозможно назвать, сосчитать или оценить? Как однажды сказал Оскар Уайльд: «Определить – значит ограничить». «Всё» состоит из неисчислимого количества возможных ситуаций, сосчитать которые я неспособен. Оно – в пробелах между моим пониманием и понтовыми высказываниями. Самый большой между ними пробел, брешь – это та радикальная пустота или вакуум, что делает сам акт подсчета возможным. Если задать себе вопрос, что существует вокруг меня до того, как я начну считать, скажу «раз», ответ будет – НИЧЕГО. Подсчет или первое слово начинается на абсолютно пустом фоне, которого мы и боимся.

Несмотря на эту печальную логику, австрийские приключения российской сборной отмечались дома по полной именно между голландским и испанским матчами, когда повышался неименуемый потенциал. В России даже появилось новое мужское имя: самые преданные болельщики гордо объявили, что назовут детей в честь Хиддинка, если сборная дойдет до полуфинала. Как заметила одна газета, если бы болельщики сдержали слово, то в детских садах рядом с Петями и Васями играли бы маленькие Гусы. И капитан Аршавин был награжден орденом «Честь и мужество» – до того, что могло бы быть. «Только упорным трудом – объявил Кремль – хорошей физической подготовкой и моральным настроем на победу можно добиваться высоких результатов и не только в спорте».

Для капитана команды такой моральный настрой, гарантирующий честь, достигается лишь преодолением некоторых личных и очень даже русских помех. Они имеют, по мнению доблестного Аршавина, прямое отношение к спортивным представителям всей страны: «Нам не хватает смелости с соперниками, которые, по мнению общественности, сильнее нас. Смелости и наглости. Это сознание отовсюду лезет, у нас такой менталитет русский. Вот в газетах пишут: “Англия сильная, Италия сильная, Голландия сильная”. А надень на итальянцев форму сборной Зимбабве (правда, мы это узнаем, они же негры; ну, скажем, новозеландскую!) и разбуди нас за два часа до игры – мы, может быть, обыграем эту команду 3:0. А потом узнаем, что это были итальянцы, и удивимся»[1].

Получается, капитан российской сборной по футболу верит, что кремлевские «мораль, честь и этика» основываются на смелости и наглости. Эти качества формируются в материальном мире (физической подготовкой) и требуют беспардонного отношения к потенциальной действительности. Если обратиться к словарному значению «наглости», то господин Даль определяет прилагательное «наглый» как «дерзкий», даже «нахальный». Вот так надо относиться к реальности. Чем обусловлен такой «менталитет», совмещающий сомнение, смелость и потенциальное нахальство одновременно? Ничем.

Основная гипотеза этой книги так же примитивна, как и ее автор: Россия – страна большая, поэтому и порождает большие идеи. Жители Люксембурга вряд ли живут «душой нараспашку». В России, как знают дальнобойщики, все по-другому, и людям надо рассказывать диковинные истории, чтобы их байки соответствовали необъятной родине. Величие российских просторов, полных снега, деревьев и пустых бутылок на всех ее одиннадцати часовых поясах, вызывают чувство оцепенения. После чего приходит и гордость, и священный трепет. Одновременно. Отсюда и бутылки. Эта книга показывает пути от гордости к трепету, от понтового и ложного ощущения уверенности в себе – и в мире вообще – к колебаниям и позитивным тайным сомнениям. Эти чувства сосуществуют и порождают особые повествования, направленные на то, чтобы скрыть, как близки одно другому эти самые чувства. Люди, способные на малое, понтово утверждают, что умеют всякое разное.