Русский крест - страница 16
Ей нечего было страшиться потерь. Она все уже потеряла, остался только патриотизм, пробудившийся в ней вместе с ощущением бедности. А что такое патриотизм? Боль, унижение, любовь?
Горькую силу любви к потерянной родине Нина испытала, когда встретилась со своим компаньоном. Рауф был толстый коренастый турок с сизыми тучными щеками и бархатными ласковыми лукавыми глазами. Он стоял на пороге конторы в невероятно широких штанах с отвислым задом, в красной засаленной феске и глядел на выходившую из коляски Нину. Солнце било ему прямо в лицо. Он грелся. Сюда доносились звуки порта, пахло морем, теплой землей. Вдали на холме высилась величественная Сулеймания с огромным куполом и высокими минаретами. Возле дома, похожего выступающим вторым этажом на старые новороссийские и мариупольские дома, цвела дикая вишня, вся обсыпанная бело-розовыми цветами. Запыленным глазом блестел газовый фонарь.
- Здравствуй, Рауф! - сказала Нина. - Узнаешь?
Он вскинул руки, заулыбался, сверкая глазами.
- Издравствуй, азизи, - обрадованно ответил он. - Приехал к нам, да? А я думаю, куда Нина-ханум пропал?
- Не пропал, - вымолвила она. - Соскучилась по тебе, приехала в гости.
- В Истамбуле много гостей! - усмехнулся турок. - Все гости теперь хозяева. Даже греки. Аллах покарал турок за войну, не надо было воевать. И русским - не надо... Как ты живешь, Нина-ханум?
- Нам надо рассчитаться, Рауф, - сказала она. - Я не успела получить за последний пароход в декабре.
- Пароход-мароход! - улыбнулся турок. - Надо книги смотреть. Ты живой это хорошо!
Казалось, он рад видеть ее и поможет ей, ведь нынче они оба будто связаны одним горем, у него родной Истамбул оккупирован, а Нине совсем худо.
Они вошли в контору, поднялись по широкой деревянной лестнице, Рауф позвал кого-то - девочка с насурьмленными до висков глазами, принесла на красном подносе воду, миндаль с изюмом, поставила на маленькие табуреты, а к табуретам положила подушки.
Нина оглянулась на длинную софу, идущую вдоль окон, подумав, что лучше сидеть там.
По стенам были развешаны во множестве каллиграфические надписи на голубых дощечках.
- Как жить будешь? - спросил Рауф. - Воевать будешь? Врагов убивать?
- Буду воевать до смерти, - сказала Нина.
Маленькая турчанка вышла, а через минуту стала выглядывать из дверей, украдкой наблюдая за гостьей.
- Зачем воевать, азизи? - с ласковой укоризной произнес он. - Все равно придет чужой аскер. У него свой интерес, ты ему не нужен.
- Я хочу жить дома, - сказала Нина.
- Хочешь жить у меня? - спросил Рауф, удивленно выпучив глаза.
- У тебя? В гареме? - Нина засмеялась. - У тебя не хватит денег, чтобы меня купить. Да и старая я для ваших гаремов.
- Зачем говорил: "дома хочу"? - пожал он плечами. - Я не понял. Сейчас книгу буду смотреть... Садись.
Он сел на подушку, поджал ноги. Нина тоже села, сидеть было неудобно.
Рауф взял чашечку, отпил, вытянув толстые губы трубочкой. Потом запил водой. В дверях за турчанкой мелькнули еще какие-то фигуры.
- Ты знаешь Мустафу Кемаля? - негромко спросил он и оглянулся.
- Что-то слыхала, - ответила Нина. - Ему не нравится, что в Турции много гостей, верно?
- Кемаль русских уважает. Они страдают, - уточнил Рауф и вдруг вскочил, закричал что-то зверское и побежал за дверь, бросив Нину.
"Что мне Кемаль? - подумала она. - Воюйте хоть с греками, хоть с англичанами. "
Она выпила кофе и воду и стала скучать. Кончился и миндаль с изюмом, Рауф все не появлялся.
Она хотела пойти да просто позвать его, чтобы наконец получить деньги. Но все же ее останавливала беженская трясина. Чужбина, Ниночка! Сиди и дожидайся вислозадого эффенди, и дай Бог, чтобы все кончилось благополучно.
Она вспомнила разговор соседей о том, что турки в начале войны вырезали и выслали греков, армян-купцов, всех своих конкурентов, а потом война к этой победе добавила голод, драки в очередях, разбой, нехватку дров, угля. Если бы Нина была турчанкой, что бы она чувствовала, глядя как по Стамбулу шествуют розовомордые английские солдаты и итальянские полицейские с перьями на шляпах?