Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - страница 31

. Об этом событии в Москве узнали из грамоты самого эрцгерцога, доставленной Лукой Паули поздней осенью 1598 г.[219]

Казалось бы, сообщение о таком событии, явно свидетельствовавшем о нормализации отношений между Речью Посполитой и Габсбургами, должно было охладить интерес русских политиков к идее соглашения с империей. На деле оказалось обратное — именно после приезда Паули в Москву, как уже указывалось выше, был поставлен вопрос об установлении родственных связей между царствующими домами России и Австрии[220]. Думается, что такая реакция русского правительства в значительной мере объяснялась своеобразным содержанием привезенного Л. Паули документа.

В своем послании Максимилиан, подробно излагая различные причины, побудившие его согласиться на отречение, прежде всего подчеркивал, что этот акт по существу не имеет никакого значения, так как Сигизмунд выехал в Швецию, где он и должен остаться, поэтому скоро наступит «бескоролевье» и у эрцгерцога снова откроется возможность добиваться польской короны. Одновременно, считаясь, вероятно, с тем, что эти надежды могут и не осуществиться, Максимилиан в последующей части своего послания подчеркивал, что его отречение не означает отказа от притязаний на те земли, которые должны принадлежать ему по праву как гроссмейстеру Тевтонского ордена. Осуществления своих нрав на эти земли Максимилиан намерен был добиваться в будущем и просил русское правительство оказать ему в этом всемерную поддержку. Со своей стороны, он был готов оказать помощь России, если она начнет войну против Речи Посполитой[221].

Несмотря на известную противоречивость содержания этого документа (в нем излагалось два по существу противоположных плана, один из которых после восстания шведских сословий, заставившего Сигизмунда бежать в Польшу, стал практически невозможным), в Москве все же могли составить на его основании вполне определенное представление, что отречение Максимилиана вовсе не означает отказа Габсбургов от их традиционных политических планов и что путь к сотрудничеству с Россией, направленному против Речи Посполитой, по-прежнему остается открытым. Более того, после перехода Семиградья под власть Габсбургов открывалась возможность использовать в будущей борьбе против Речи Посполитой военные силы этого княжества, на что также специально обращал внимание в своем послании Максимилиан.

Эти соображения позволяют объяснить, почему доставившему грамоту эрцгерцога Л. Паули был оказан особенно теплый прием и почему в его честь глава Посольского приказа Василий Щелкалов, выходя за рамки традиционной дипломатической практики, дал торжественный обед в своем доме[222].

Отмеченным выше фактам можно, впрочем, дать и другое объяснение. Л. Паули находился в Москве несколько месяцев, покинул ее, по-видимому, сравнительно незадолго до отъезда русского посольства в Австрию[223]. К моменту его отъезда в Москве, вероятно, уже знали об изменении на рубеже 1598 и 1599 гг. международной ситуации на Балканах и о крахе соглашения 1598 г.

Максимилиан не успел еще доехать до своих новых владений, когда осенью 1598 г. в Семиградье началось восстание против австрийских властей. Вслед за тем Андрей Баторий, сопровождаемый отрядами польских магнатов (и прежде всего главного врага Габсбургов — Яна Замойского), нарушив королевский запрет, перешел Карпаты и в начале 1599 г. был провозглашен семиградским князем[224]. Соглашение между Речью Посполитой и Габсбургами было, таким образом, сорвано враждебными императору польскими магнатами. Открытый вызов, брошенный империи с вокняжением Батория, должен был привести к новому обострению отношений между обоими государствами.

Каким образом в Москве могли узнать об этих событиях, происходивших на Балканах? Для ответа на этот вопрос следует рассмотреть некоторые дополнительные аспекты той ситуации, которая сложилась в данном районе в результате переворота. Помимо императора Рудольфа II, смена власти в Семиградье сильно затронула интересы другого государя, владения которого непосредственно граничили с этим княжеством, — валашского воеводы Михая Храброго. Если с эрцгерцогом Максимилианом Михай, по-видимому, поддерживал дружественные связи