Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - страница 54

.

Правительство Речи Посполитой, разумеется, руководствовалось не слухами. Имевшиеся в его распоряжении более надежные сведения о русской внешней политике в первой половине 1600 г. давали достаточно оснований для беспокойства. Так, в конце марта стало известно о попытках русских агентов склонить Ригу к отделению от Речи Посполитой[410]. С юга на протяжении первых месяцев 1600 г. поступали сообщения о подозрительных контактах между русскими и валашским воеводой[411]. Требование Михая пропустить в Москву его послов было также тревожным симптомом[412].

В таких условиях поездка польско-литовских дипломатов в Москву, чтобы не допустить вступления России в войну, становилась для правительства Речи Посполитой все более необходимой. Формальные препятствия для такой поездки отпали, когда в июле Бердовский привез из Москвы «опасную» грамоту[413]. Однако из-за задержки второго посла, каштеляна варшавского С. Варшицкого, отъезд посольства откладывался. Обеспокоенный этим, Лев Сапега писал К. Радзивиллу 28 августа: «Карл не спит, действует и старается помешать нашему посольству, чтобы московский не только о вечном [мире], но даже и о временном перемирии [с нами] не разговаривал, каковые действия, если из-за нашего позднего приезда туда дойдут, один бог лишь знает, чего мы тогда сможем добиться»[414].

Это письмо показывает, как пессимистически оценивал обстановку глава «великого посольства» Речи Посполитой.

Его беспокойство должно было еще более возрасти, когда уже по приезде в Москву послы получили письмо Сигизмунда III от 30 октября, в котором король ставил их в известность, что. герцог Карл, не довольствуясь отнятыми у законного государя землями Шведского королевства, перешел границу и захватывает «замки», принадлежащие Речи Посполитой. Одновременно король сообщал и о начале военных действий в Молдавии[415].

Таким образом, осенью 1600 г. война шла и на южной, и на северной границе Речи Посполитой, и это определенно должно было заставлять польско-литовских дипломатов проявлять уступчивость по отношению к требованиям русских.

Одновременно, однако, в Москве перед самым началом переговоров произошли события, которые должны были несколько успокоить их волнение. В начале ноября 1600 г. был арестован (о чем быстро стало известно послам) один из первых вельмож государства — боярин Федор Никитич Романов, которого обвиняли в попытке переворота, и ряд близких к нему лиц. Этот факт, несомненно, показывал, что внутриполитическая ситуация в России является острой и борьба царя Бориса со «знатными», отголоски которой доносились до Речи Посполитой еще во второй половине 90-х годов, продолжается.

Внутриполитическая напряженность, несомненно, должна была ограничивать внешнеполитическую активность русского правительства, и польско-литовские дипломаты, конечно, это учитывали.

К сожалению, проследить воздействие всех этих противоположных факторов па позицию польско-литовских дипломатов во время переговоров в настоящее время невозможно из-за отсутствия в имеющихся материалах о посольстве Льва Сапеги[416] документа, в котором бы определялись те конкретные политические задачи, которые ставило перед посольством правительство Речи Посполитой.

Официально посольство направлялось в Москву для того, чтобы начать с русским правительством переговоры «о вечном соединении и докончании» между Россией и Речью Посполитой. (О необходимости обсудить этот вопрос стороны принципиально договорились при заключении перемирного договора 1591 г., но до переговоров на протяжении 90-х годов дело так и не дошло). Поэтому послам предписывалось предложить на обсуждение русского правительства проект условий «вечного мира и союза» между Россией и Речью Посполитой и был дан текст этого проекта[417]. В его основе лежал документ, составленный, по-видимому, в конце 90-х годов и лишь слегка перередактированный применительно к новой обстановке.

Однако, хотя исследователи, занимавшиеся изучением посольства Льва Сапеги, уделяли обычно преимущественное внимание рассмотрению этого проекта, не подлежит сомнению, что никакого практического значения он иметь не мог. Как видно из приведенных выше документов и высказываний, принадлежавших прежде всего самому главе польско-литовского посольства, политические деятели Речи Посполитой хорошо понимали, как неблагоприятно для их государства сложилась международная ситуация в Восточной Европе. В таких условиях не могло быть никаких надежд па то, что удастся заставить русское правительство пойти на создание в Восточной Европе межгосударственного объединения, в котором главная роль должна была принадлежать Речи Посполитой. Король и сенаторы, как представляется, на это и не рассчитывали. По всей вероятности, врученный послам проект должен был служить приличным объяснением причин отправления посольства и одновременно явиться поводом для переговоров, в ходе которых должны были рассматриваться те конкретные политические вопросы, для решения которых польско-литовские дипломаты отправились в Москву.