Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - страница 73

.

Канцлер не был первым, кто предложил такой способ укрепления взаимоотношений между государствами. Подобные проекты появились и стали обсуждаться общественным мнением Речи Посполитой почти с самого момента вступления на русский трон новой династии.

Уже в относящемся к 1598 г. заключительном отчете покидавшего Польшу папского нунция Маласпины (этот отчет должен был одновременно служить инструкцией для его преемника) указывалось, что в Польше «немало таких» людей, которые считают, что король должен жениться на 14-летней дочери великого князя московского[553]. Выдвинутый проект продолжал интенсивно обсуждаться и в следующем, 1599 г., когда упоминание о нем появилось в донесениях венецианского посла в Константинополе Дж. Капелло[554]. Из этого сообщения видно, что выдвигавшие этот проект круги шляхты рассчитывали с помощью «московского» брака решить спорные вопросы между государствами. Предполагалось, что одна из «провинций», лежащих на границе между Россией и Речью Посполитой (т. е. Смоленск или Северская земля), должна быть дана в приданое за царевной.

В отличие от своих безымянных предшественников Ян Замойский в 1602 г. перевел разговор о «московском» браке из области рассуждений в область реальной политики. Он не только представил свой проект на обсуждение королю, но и предпринял, по-видимому, определенные шаги, чтобы подготовить почву для будущих переговоров в Москве[555].

Пересказ предложений Замойского, сохранившийся в «Истории» Гейденштейна[556], позволяет составить представление, какими доводами канцлер обосновал свой проект. Московский брак, указывал он, уже в настоящее время может принести большие выгоды Речи Посполитой как благодаря приданому, которое получит король, так и благодаря тому, что Москва может оказать большую помощь в борьбе против турок и поможет королю отвоевать Швецию. Еще более широкие перспективы могут открыться для Речи Посполитой в недалеком будущем, так как единственный наследник царя Бориса, его сын, — болезненный и даже слабоумный мальчик. В случае его бездетной смерти царство перешло бы к его сестре и ее мужу, т. е. польскому королю[557].

Упоминание о «приданом» указывает на то, что Ян Замойский, как и его предшественники, очевидно, связывал с браком короля определенные расчеты на территориальные уступки с русской стороны. Одновременно он явно надеялся на то, что «московский» брак Сигизмунда III приведет в дальнейшем при благоприятных обстоятельствах к осуществлению главной цели внешней политики Речи Посполитой на востоке — инкорпорации России. Следует отметить, однако, что эти мотивы вряд ли были достаточны для обращения канцлера к идее «московского» брака. Ведь инкорпорация откладывалась при этом на неопределенное время и к тому же брак Сигизмунда с царевной Ксенией вовсе не был гарантией ее осуществления. Представляется, что, выдвигая программу сближения с Россией, Ян Замойский имел в виду не только соображения о возможных перспективах такого сотрудничества, но и конкретные политические дели, для осуществления которых, по его мнению, Речь Посполитая нуждалась в поддержке русского правительства.

К сожалению, трудно составить представление об этой стороне дела. Во-первых, потому, что сведения, приведенные Гейденштейном, слишком кратки и неопределенны[558], во-вторых, потому, что изложенные в его «Истории» доводы канцлера были обращены к королю и поэтому среди них мы, естественно, находим те аргументы, которые могли бы подействовать на Сигизмунда, а истинные намерения, склонявшие его к сближению с Россией, могли быть иными. Так, явно на короля был рассчитан довод, что, когда Сигизмунд станет царским зятем, царь Борис поможет ему отвоевать Швецию. Если для Сигизмунда вопрос о восстановлении его на шведском троне, естественно, стоял на первом месте, то для Замойского, обнаружившего именно в 1602 г., как уже указывалось выше, явное стремление к миру со Швецией, он, несомненно, не имел такого значения. Сопоставляя русский проект Замойского с совокупностью известных сведений о его политических планах, можно утверждать, пожалуй, лишь одно — «московский» брак (так же, как и «французский») должен был, очевидно, по мнению канцлера, привести к разрыву между Речью Посполитой и державой Габсбургов и к отказу короля Сигизмунда от проавстрийской ориентации.