Русско-японская война, 1904-1905 гг. - страница 10

В области военного дела офицер не склонен был к новаторству: гораздо проще и легче было исполнять старое привычное дело. Ко всему новому он проявлял недоверчивое отношение. Дисциплинированный на основе чувства страха офицер не был способен к проявлению самостоятельности и инициативы. Несмотря на опыт англо-бурской войны, русские офицеры продолжали воспитываться на отживших свой век суворовских образцах.

Однако даже этого офицерского состава оказалось недостаточно. Зачастую в роте, кроме ротного командира, не было ни одного офицера. Прапорщики запаса, частично привлеченные в армию и прошедшие в свое время короткий срок обучения, оказались далеко не на высоте требований.

Нормального руководства боевой подготовкой в полках не было. Командир полка, заваленный хозяйственными работами и различной перепиской, не являлся фактически руководителем боевой подготовки, а полковые командиры из офицеров Генерального штаба смотрели на командование полком как на трамплин к генеральскому чину и детально в жизнь полка не входили. Высшее руководство со стороны генералов ограничивалось, главным образом, смотрами во время летних лагерных сборов.

Таким образом, командный состав царской армии, вышедший в большинстве своем из среды прогнившей аристократии, оказался не в состоянии вести солдатские массы к победам.

Генералы. Высший командный состав вышел на войну совершенно неспособным к проявлению творческой инициативы.

Выдвигаемый на высшие служебные посты не столько по соответствию, сколько за «высокое» происхождение или умение угодить начальству, высший командный состав не пользовался в армии авторитетом. Усматривая в своей службе источник материальных благ и мишурных почестей, высшие генералы, за редкий исключением, не только не следили за развитием военного дела, но даже не ознакомились с последней японо-китайской войной, которая до известной степени являлась для Японии репетицией войны русско-японской.

Оторванные от практики военного дела и теоретически слабо подготовленные русские генералы во время войны нередко испытывали «муки творчества» в попытке разрешить такие «проблемы», которые в военной теории уже давно получили свое разрешение, но оставались неизвестными русским генералам. В области тактики представления русских генералов оставались на уровне давно отживших образцов.

«Даже среди высших офицеров осталось много людей, которые остались поклонниками „холодного оружия“ и мечтают о том, как они, опустив голову, врежутся в толпу врагов и начнут их крошить направо и налево» — так писал французский военный писатель Людовик Нодо[4].

Воспитанные в основном на началах отсталой школы Леера и отрицавшие серьезную роль военной техники генералы царской армии растерялись перед лицом японских генералов, стоявших по своему развитию на уровне современных военных знаний.

Оперативное искусство

Существовавшее среди отдельных лиц высшего командного состава некоторое единство взглядов на военное искусство вращалось вокруг оторванной от новой эпохи доктрины, идейным вдохновителем которой являлся генерал Леер. Учение Леера, не понимавшего зависимости военного искусства от состояния экономики и общественного устройства, заключалось в признании «вечных и неизменных» принципов военного искусства. Отсюда проистекало убеждение, что знания для творческой оперативной деятельности должны черпаться из классических образцов наполеоновского искусства, которые могут применяться вне зависимости от условий эпохи. В своих военно-исторических трудах Леер рассматривал войны независимо, от социально-экономических данных эпохи, и поэтому для его учения характерно полное непонимание путей развития военного искусства: история войн изучалась не в динамике, а в статике. Военное искусство эпохи войн за воссоединение Германии не было как следует понято Леером и признавалось им как состояние упадка оперативного творчества. Только в 1907 г. по указанию начальника Генерального штаба Палицына в Академии Генерального штаба начали изучать особенности военного искусства эпохи войн 1866 и 1870–1871 гг.

Таким образом, Леер в своем учении не мог возвыситься до понимания новых условий эпохи. Само собой разумеется, что диалектика Клаузевица была совершенно непонята Леером.