Русское сокровище Наполеона - страница 9

В бреши крепостной стены, в проломленные ворота входила изрядно потрепанная Великая армия. «В особенно мрачном и ужасном виде предстала пред нами внутренность этого несчастного города. Ни разу с самого начала военных действий мы еще не видали таких картин; мы ими глубоко потрясены», – так вспоминал впоследствии офицер Великой армии Ложье. «Дворцы еще догорали и представляли собою только стены, потрескавшиеся от пламени; под их обломками виднелись почерневшие от дыма скелеты сгоревших жителей», – вторил ему Лабом.

Наполеон лично следил за восстановлением моста через Днепр. Был он непривычно хмур. Мрачная дума впервые с начала наступления появилась на его челе. В тот день он написал Марии-Луизе: «Мой друг! Я в Смоленске с сегодняшнего утра. Я взял этот город у русских, перебив у них три тысячи человек и причинив урон ранеными в три раза больше. Мое здоровье хорошо, жара стоит чрезвычайная. Мои дела идут хорошо».

В среду Маша пришла на работу непривычно рано. Экскурсия у нее была запланирована только одна, во второй половине дня. Шеф уже сидел в своем закутке за компьютером.

Вскоре подошли и девочки. Маша, Аллочка и Таня, приходя на работу, первым делом ставили чайник. Пили чай, иногда, если был, кофе. Владимир Олегович им не мешал, даже прикрыл свою дверь.

В отделе ВОВ научной работой занимался в основном начальник. Всех это устраивало, и Владимира Олеговича тоже. Отставной полковник, он с удовольствием изучал военные документы, писал статьи с анализом хода сражений. Девушки тоже изучали военные документы и готовили лекции, но не так увлеченно, как шеф.

В свободное время они любили поговорить о постороннем. Сейчас Таня рассказывала о сыне, какой он смешной, Аллочка что-то говорила о дочке. Таниному Вовке было уже шесть, Аллочкиной Лизе – три. Обе иногда приводили детей на работу, Маша и Вовку, и Лизу хорошо знала.

С мужьями у обеих мам ладилось не очень. Таня вообще третий год в разводе, жила с родителями. Вокруг нее постоянно крутились какие-то ухажеры, но, судя по рассказам, никто ей не нравился. Алла вечно ругалась со своим Генкой. Он у нее художник, творческий человек, далекий от быта, на этой почве и происходили ссоры. Маша сочувственно слушала рассказы о детских проделках, болезнях, о семейных неурядицах Аллочки, об очередном кавалере Тани и, пожалуй, завидовала. Что-то в ее жизни не складывается. Двадцать четвертый год пошел, а совсем одна. И поделиться нечем, не о Бунике же рассказывать. Хотя у него тоже бывают смешные проделки. Маша вздохнула и отправилась мыть чашки.

На входе в первый зал стоял столик Анны Александровны – она не только присматривала за своей частью экспозиции, но и продавала билеты. Посетителей было мало. Сейчас в пустом зале у столика перебирал буклеты какой-то иностранец. Маша прошла мимо с чашками. Когда шла назад (три мокрые чашки осторожно держала на отлете, чтобы платье не намочить), иностранец все еще топтался возле столика.

Неожиданно Анна Александровна окликнула ее:

– Машенька, тебя спрашивают. – И обернулась к иностранцу: – Вот это как раз она и есть.

Маша вежливо улыбнулась. Мужчина лет пятидесяти, с сединой в темно-русых волосах. Джинсы, в руках небольшой кейс, на шее какой-то легкий шарфик – в Смоленске так не носят.

Иностранцы в музее бывали часто: расположение удачное, и тема, конечно, говорит сама за себя. Что-то, наверное, хочет спросить по экспозиции, может, о его родственниках здесь есть материалы. С такими вопросами нередко обращались. Она вручила чашки Анне Александровне (та быстро отнесла их в комнату научных сотрудников) и подошла к гостю.

– Вы Мария Макарова?

– Да. Мария Макарова, экскурсовод.

– Меня зовут Якуб Заславский, я поляк. Приехал в Смоленск, чтоб найти родственников. Вам ни о чем не говорит моя фамилия?

Как хорошо русский знает, акцент совсем небольшой. Да, ему лет пятьдесят, это поколение еще изучало русский в школе. Она продолжала соображать: материалы, скорее всего, в четвертом зале – там об освобождении Польши. Заславских, конечно, она не помнит, но безымянных фотографий много, может, он кого и узнает.