Рядом с зоопарком - страница 11

— Беги!

— Куда беги?

— Каждая минута дорога.

— До телефона беги! — сказал Вадик. — Звони ноль три.

— Так я на Карьке?

— На Карьке, — подтвердил Генка.

— Так я бегу?

— Беги!

Я вышел на дорогу и вытащил за собой Карьку. Послышалось урчание мотора. Два ярких желтоватых луча вынырнули из темноты.

— Стойте! — закричал я. — Стойте!

Чуть притормозив на яме, обдав меня отработанными газами, машина ушла в темноту. Еще несколько мгновений горели звезды ее фонарей, но и они растаяли.

Я вскочил на жеребца, отчаянно ударил его ногой.

Напрямик, самым коротким путем, через аэродромное поле…

Карькина спина ходила подо мной ходуном, я хлестал и хлестал кончиком узды по лошадиному боку. Но мне все казалось, что я стою на месте.

Я никогда не думал о жизни и смерти. Я много читал книжек и видел картины о войне, где человек падал, сраженный пулей. Солдаты умирали красиво. Их смерть была далека от меня. Теплыми летними вечерами, когда мы с Генкой и Вадиком, задрав головы, глазели на усыпанное звездами небо, казалось, что мы будем жить всегда и все, что вокруг нас, будет вечно. Оказывается, человек слаб и беззащитен.

Дождь стихал.

В глаза ударил свет. Светило справа и слева, спереди и сзади. Ослепленный, я мчался с прежней скоростью, не догадываясь притормозить Карьку. Копыта выбивали пулеметные очереди. Но вскоре я перестал слышать их: землю начал сотрясать страшный грохот. Он поглотил все звуки. Свет впереди становился все ярче, превращался в солнце. Свернуть в сторону я не мог — летел на свет, как мотыль. Солнце с дикой скоростью мчалось на меня, увеличиваясь в размерах. Почти коснувшись моей головы, взревев так, что у меня, казалось, полопались барабанные перепонки, оно взмыло надо мной вверх.

Тут только я сообразил, что скачу по взлетной полосе учебного аэродрома, а над моей головой промчался набирающий высоту самолет. «Пронесло», — подумал я. И тут вместо спины жеребца ощутил под собой пустоту. Я приземлился на мягкую стриженую травку в двух шагах от бетонной полосы. Хотел встать и не смог. Сидел и тер ногу.

— Лошадь? Откуда лошадь? Я вас спрашиваю! — Прямо на меня двигались три тени. Я отполз подальше и залег за прожектор.

— Лошадь ведь не сама по себе.

— По-моему, на ней кто-то ехал.

— Может, и ехал.

— Ну, вот что, — должно быть, этот голос принадлежал начальнику, важный такой голос, — особенно никому об этом не трепитесь. Лошадь заприте в гараж и сейчас же звоните Климову, поднимайте его с постели. Пускай приезжает и забирает свою лошадь. Ну, колхоз! Ну, деятели! Лошадь! Ха, лошадь!

Когда они ушли, я встал, опираясь на прожектор, сделал шаг, другой. Ничего, как-нибудь дохромаю, — успокоил себя.

Вот она, телефонная будка, без стекол, с полуоторванной дверью, но все как надо: аппарат, трубка, гудок в ней.

Ответил женский очень строгий голос.

— Тетенька, — сказал я, заикаясь, — приезжайте на карьер…

— Я вот тебе покажу карьер, в другой раз не захочешь баловаться! Житья от них нет!

— Да я!..

Но трубка гудела короткими гудками. Я снова набрал номер.

— Опять ты, мальчик!

— Я вам не мальчик! — злость прямо душила меня. — Понимаете, человек умирает.

— Вот как… — голос в трубке стал более заинтересованным.

— Надо проехать по дороге на Березовку три километра…

— Что с ним?

— Пуля… Выстрелили.

— Выезжаем.

— Я жду вас на дороге.

Прошла целая вечность, я думал, что машина уже не придет, но завизжали тормоза — белая «Волга» с крестом остановилась передо мной.

— Это я звонил.

— Садись, — сказал врач в белом колпаке.

Я влез в машину.

— Так что произошло?

Я ничего не мог сказать. Не помню, когда я плакал в последний раз, думал, что с этим давно покончено, что все это осталось в далеком детстве. Я даже не плакал, когда дрался с Володькой Пекшевым из 8 «б» и он расквасил мне нос. Но сейчас я ничего не мог поделать со слезами. Они текли из меня, текли и тогда, когда мы подъехали к карьеру.

— Здесь, — сказал я, и машина остановилась. Алексей Петрович уже сидел совсем рядом у дороги, прислонившись спиной к гибкому стволику ивы.

— Ранили? — спросил врач, осматривая Алексея Петровича.

— Да нет же, не в меня вовсе стреляли…