Рыба, кровь, кости - страница 62

Затерянный сад на бумаге заполнял мои мысли, когда я стояла возле Ника и смотрела на ленивую, медленно несшую свои воды реку цвета хаки. Я приехала сюда, чтобы дать имя неизвестному лицу, установить родство с Риверсами; связать воедино все семейные притоки из моего осознанного сновидения. Но кому может сниться эта непривлекательная река, гладкая, широкая и полноводная? Только такой чудачке, как я.

Наше такси медленно двигалось по мосту Хаура в Калькутте, самому большому консольному мосту в мире, с трудом пробираясь сквозь плотные ряды рикш, такси, грузовиков, перегруженных автобусов, тележек, ручных и запряженных быками, поколения нищих — и сквозь не такое плотное, но не менее осязаемое воздушное движение, тот густой бурый чад, что беспрепятственно валил из выхлопных труб фургонов, автобусов, заводских труб и угольных печей; этот дым резал мне глаза и оставлял на одежде пятна копоти размером с москитов. Мрачное замечание Ника подтвердило, что он догадывался о моих неудобствах:

— Добро пожаловать в Калькутту, где воздух содержит самое высокое в мире количество ВЧ…

— ВЧ?

— Взвешенные частицы — из них до одиннадцати процентов токсичны, включая бензопирин, который, как полагают, вызывает рак. Добро пожаловать в Тропик Рака. Разумеется, многие здесь просто не живут так долго, чтобы умереть от рака. Добро пожаловать в Калькутту, которую Британская империя избрала столицей колонии и где, наверно, самый отвратительный климат во всей Индии, настолько смертоносный, что первые моряки окрестили это место Голгофой. Добро пожаловать в Калькутту, интеллектуальную столицу Индии, где гниение превратили в форму искусства и где может уцелеть лишь недолговечное: граффити переживает политиков, которых высмеивает, а преступление все еще витает в воздухе, как дурной запах, долгое время после смерти самого преступника. Чем пахнет преступление? Много ли в нем бензопирина? Может, ЮНИСЕНС уже прогнала его смрад через масс-спектрометр и занесла его соединения в свою молекулярную библиотеку, как они сделали это с опиумом и его алкалоидами? Опиум завладел моим умом с тех самых пор, как Джек преподал мне урок истории шесть недель назад в ЮНИСЕНС. От него я узнала, что Индия — единственная страна в мире, где выращивание опийного мака для получения опиума-сырца разрешено законом. На государственных заводах по производству опиума и алкалоидов в Газипуре, рядом с Патной, мы с Ником смотрели, как жидкую кашицу млечного сока выливают на деревянные лотки и раскладывают сушиться на солнце — метод, знакомый еще тем Флитвудам, что жили лет двести назад. Затем опиум, принявший форму лепешек, продавали международным фармацевтическим компаниям, которые выделяли из него морфин или кодеин. На этом Индия зарабатывала относительно скромную сумму в пятнадцать миллионов долларов. — Если бы его здесь перерабатывали в героин, — говорил Джек, — Индия могла бы получать миллиарды, выплатила бы национальный долг, решила бы проблему поголовной нищеты и починила бы дороги. В Пакистане и Таиланде нелегальный опиум стал, что называется, неплохим кормильцем для многих крестьянских семей, которые иначе умерли бы с голоду.

Странное замечание для ученого.

Гостиницу выбирала я. ЮНИСЕНС не оплачивала эту часть путешествия, а все родственники Ника сейчас жили в Англии, так что я выбрала сравнительно дешевое место неподалеку от парка Майдан в старом британском квартале, привлеченная названием отеля. Но если «Радж-Палас» когда и оправдывал свое имя, то самое раннее лет двести назад, до того, как череда сменявших друг друга армянских и английских хозяек превратила дворцовую роскошь в пансион, о котором наш путеводитель издательства «Лоунли плэнет» зловеще высказался: «большое своеобразие за умеренную цену». Дворец, теперь скорее походивший на клуб для игры в бинго, был отделан фанерой и хромом, характерными для конца семидесятых, а ионические колонны выкрасили в грозный розовато-коричневый цвет, придававший лицам постояльцев оттенок сырого бекона. Ник клялся, что нынешняя владелица, англичанка, встретившая нас радостными криками: «Дорогие мои!», на самом деле была евнухом в парике. Но я просто влюбилась в нее и ее отельчик, напомнивший мне о тех местах, где мы останавливались в Новом Орлеане, тех, что папа называл «Соединенными Штатами Теннесси Уильямса, родиной неординарных: неестественных, неспокойных, невменяемых».