Рыцарь с железным клювом - страница 6
— Так, значит, золотое оружие никогда и не было золотым, а только золотилось? — спросил Володя, а Иван Петрович быстро возразил:
— Я этого не утверждал. Получивший золотую шпагу или саблю имел право не собственные средства заказать эфес из чистого золота, но в жизни разрешение это использовалось крайне редко. Лично мне ни шпаг, ни сабель с эфесами из золота не приходилось видеть.
— И уж, конечно, палашей... — как бы сам с собой проговорил Володя, а старик снова стал стучать по слуховому аппарату.
— Не слышу ничего! — нервно и капризно даже сказал он, но тут же переменил свой тон на мягкий, задушевный: — А достался мне палаш этот от друга давнего. Его арестовали при Сталине, и домой он больше не вернулся, потому что по происхождению был дворянином и даже в армии Деникина служил. Еще он был потомственным военным, и золотой палаш являлся фамильной реликвией их семьи...
Старик вдруг осекся на полуслове и резко обернулся — Иринка за его спиной возилась с цветами. И Володе вдруг показалось, что хозяин этой необыкновенной квартиры имеет отличный слух и только зачем-то притворяется глухим, пытаясь, наверное, получше разгадать характеры людей или желая что-то скрыть. А то как же старик услышал шорох за своей спиной?
Володя ждал продолжения рассказа, но Иван Петрович неизвестно почему внезапно оставил недавнее радушие и превратился в капризного и даже злого старичка, недовольного тем, что потревожили его жилище.
— Ну, чего вы здесь стоите?! — спросил он раздраженно. — Все, уходите, уходите!
Володя и Иринка, удивленные странной переменой, безропотно двинулись к дверям, на выходе буркнули «до свиданья», а Иван Петрович, точно осознавший недопустимость своего грубого тона, испугался, всплеснул руками:
— Ох, простите меня, ребятки! С головой у меня не все в порядке! Вы завтра, завтра ко мне приходите, а сегодня чтой-то устал маленько...
Но мальчик с девочкой, не откликаясь, быстро спускались вниз по лестнице.
А по двору уже бродили сумерки, если можно так назвать тот матовый жемчужно-серый свет, что ложится на дома, деревья и асфальт в преддверии безумно длинной из-за этих долгих сумерек белой ночи. Володя и Иринка сели за акациями на скамейку, и Володя заявил:
— Ну и противный старикашка!
Однако Иринка возразила:
— Нет, он просто больной и... одинокий.
Но Володя девочку тотчас прервал:
— Да брось ты! Не в том дело, что он одинокий. Он... странный очень, этот старикашка. Притворяется глухим, а сам не хуже волка или рыси слышит. А потом... потом он еще и врет вдобавок. Говорит, что не золотой его палаш, а на самом деле — я же вижу! — вся рукоятка палаша и гарда из чистого золота отлиты!
— Да откуда тебе знать? — попробовала возразить Иринка, но Володя и здесь нашелся:
— Несложно догадаться: у нас, к примеру, есть подсвечник бронзовый, но с позолотой — ему лет двести. Так вот на нем вся позолота вытерлась, и бронза темная видна. А почему же, скажи, эфес палаша, как новенький, сияет, а ведь он в боях, наверно, был, где позолоту в два счета мог бы потерять. Так ведь не потерял, а сияет, как свеженький пятак!
Володя думал, что Иринка восхитится его «тонкой» логикой, но девочка, напротив, резко встала со скамейки и сказала:
— Да ну тебя со всеми этими саблями и пистолетами! Не люблю я этого всего! Ты разве не понимаешь: ими у-би-ва-ли! Убивали! А ты всем этим восторгаешься, любуешься! Противно даже!
Обиженный Володя, уязвленный прямо в сердце, молчал, сопел. Потом спросил, угрюмо и без надежды в голосе:
— Так мы пойдем с тобой на Шкиперский проток? Отец отпустит?
Помедлив, Тролль ответила:
— Пойдем... А папе я скажу, что с девчонками поедем в Павловск. Ну, до завтра, — и растворилась в кустах акаций, спеша к своей парадной.
Володя, недовольный собой, тоже поплелся к своему подъезду. Долго, очень долго поднимался он по лестнице на пятый этаж, все размышляя дорогой о странном старике и его оружии. Но почему он был так недоволен собой? Наверно, потому, что не являлся обладателем тех сокровищ, что показал ему сегодня ворчливый старик. О, если бы у Володи был хотя бы тот прекрасный палаш с золотым эфесом, он непременно превратился в смелого кавалергарда, и тогда любая девочка взглянула бы на него куда более ласково, чем прежде.