Рыжая из шоу-бизнеса - страница 38

Развернись плечо, размахнись рука!

То ли топор был тупой, то ли навыка у хозяина не было, но дело двигалось крайне медленно.

Смеркалось. Удары топора по несчастной березе стихли. Соседи справа и слева уже вздохнули с облегчением, но тут, сквозь густые заросли всевозможной растительности, со стороны участка продюсера Игоря Дергуна начал доносится звук двуручной пилы.

Вжи-ик, вжи-ик, вжи-ик, вжи-ик…. Усердие все превозмогает.

Уже в темноте, когда в дачном поселке на столбах зажглись фонари, соседи услышали протяжный скрип, треск ломающихся веток и гулкий удар о землю, от которого заметались от дачи к даче летучие мыши и возмущенно залаяли собаки. Но все эти звуки перекрыл торжествующий вопль, вырвавшийся из двух мощных мужских глоток.

— Э-э-э!.. Охо-хо-о!.. Э-э-э!.. Охо-хо-о!..

Так кричат индейцы племени команчей, наступив на грудь поверженного врага ногой в мокасинах, задрав голову к небесам. В этом крике жажда мести и уверенность в победе, в этом крике!

Вызванная бдительными соседями по сотовому телефону, к вечеру среды на дачу примчалась теща Дергуна. Увидев погром, учиненный ненавистным зятем, всегда крикливая и скандальная Валентина охнула, прижала к щекам ладони и тихо заплакала. Ее можно было понять. Поваленная береза, поголовно вырванные с корнем любимые цветы, два разбитых окна веранды, опрокинутая пожарная бочка.… Довершала картину дергунова нашествия ее любимая соломенная шляпка, продырявленная насквозь. Она оказалась надетой на шест телевизионной антенны. Вернее, на обломок, оставшийся от шеста. Сама антенна была перекручена и всунута в ручку входной двери. Не иначе, обозначала, дверь заперта и хозяев нет дома. Хотя, дверь была нараспашку.

Но все это произошло потом. А пока…

… Пока над тихим дачным поселком разносился, гулким эхом отзываясь в соседнем лесу, торжествующий и устрашающий одновременно, крик индейцев племени команчей.

— Э-э-э!.. Охо-хо-о!.. Э-э-э!.. Охо-хо-о!..

Всю первую ночь на даче продюсера Игоря Дергуна ярко горели окна второго этажа. Первого, впрочем, тоже. Двое солидных мужчин, оба в длинных семейных трусах, друзья до гроба, не разлей вода, с бокалами и бутылками в руках, переходили из одной комнаты в другую и вели содержательные, местами даже философские беседы.

— Нет, ты мне скажи. Почему все бабы стервы? — вопрошал Дергун, отхлебывая из бокала.

— Генетика у них такая. Вот я, был женат…

— При чем тут генетика! Генетика у всех одинаковая!

— … женат четыре раза. Между прочим, все четыре раза очень удачно…

— Генетика, вообще лженаука.

— Игорек! Ты думай, что говоришь!? Ты как этот, как Лысенко какой-нибудь!

— Который на телевидении? Терпеть его не могу. Он сволочь.

— Да не телевидение! — поморщился поэт Скворцов. — Другой Лысенко. Который сам был генетиком, но других гнобил. Завидывал. Писал публичные доносы. Не помнишь, что ли?

— Правильно делал. Конкурентов надо давить. Закон бизнеса. Или они тебя, или ты их. Давай яичницу сварганим?

— Он еще яблони с помидорами скрещивал.

Игорь Дергун замер, ошалелым взглядом посмотрел на Скворцова.

— Яблоню с помидорами!? Зачем?

— Хотел накормить страну. Мечта у него такая была, чтоб накормить страну. Сталин его очень поддерживал в этом вопросе. Правда, не помню точно. То ли помидоры с яблонями, то ли огурцы еще с чем-то. Это неважно. Важно, что у него была мечта. И Сталин его поддерживал.

— Бабы, все равно, стервы. Давай яичницу сварганим!

— И ночные «Вести» посмотрим. Сейчас как раз должны быть. У тебя работает телевизор?

— Обижаешь, рифмоплет!

Дергун сунул в руки Скворцову пульт. Поэт-песенник уселся в кресло, щелкнул пультом, закинул ногу на ногу. Игорь, тем временем, на кухне разбил на холодную сковородку десяток яиц, поставил на плитку и зажег газ. Отхлебнул из бокала и вернулся в гостиную.

— Что-то это… мутно показывает! — морщась, объявил он.

— Погоди! — зашипел поэт Скворцов. — Сейчас про погоду на завтра объявят!

— Я тебе и так скажу! Без всякого телевизора! Теперь всегда будет тридцать. Ночью и днем, зимой и осенью.

— Погоди, сейчас… Во-он! Ах ты, ласточка, какая!

На экране телевизора появилась девушка в открытом, смахивающем на купальник, цветастом сарафане. Она расхаживала перед картой европейской части и, изящно поднимаясь на цыпочки, рукой показывала, где, в каких районах, какая будет температура. Вообще-то, она могла не стараться. Температура везде была одинаковой. Плюс тридцать, тридцать два. Она и не старалась. Вернее, старалась, но озабочена была отнюдь не демонстрацией точек на карте. Другой демонстрацией.