Рыжая Соня и ловцы душ - страница 48

Тогда он явил свою милость и сказал, что я, сумевший заставить его смеяться, могу остаться и жить возле него, и может быть, спустя многие годы, я что-то начну понимать. Но у меня не было в запасе этих долгих лет; я пришел с конкретной целью, за Кровью Демона, а Син не допускал меня даже прикоснуться к ней. В его лесу полно тех зачарованных деревьев, сочащихся ядом, и он-то умеет добывать смолу и укрощать ее... Я следил за ним, наблюдал, как он ее собирает и, более того, пробует на вкус. Если бы я только умел не спешить и терпеть, все было бы иначе. Но за мной водится непростительная слабость желать всего и сразу, к тому же меня обижало то, что Син так пренебрежительно ко мне относится... И я совершил святотатство. Я украл у него немного Крови Демона и сбежал, полагая, что дело сделано и я сам разберусь, как ею пользоваться. Я же колдун, пусть не такой всемогущий й многого не знаю, но тем не менее...

Лес Сина не хотел меня отпускать. Я потерял дорогу, сбился с тропы и долго блуждал, как слепой, страдая от голода и жажды. Назад я вернуться не мог — я же украл чужую, тщательно оберегаемую тайну. Не знаю, сколько дней я провел в том лесу; кроны деревьев там настолько густые, что едва пропускают солнечный свет, и кажется, будто блуждаешь в вечных сумерках даже днем, а ночи темны, как грех, и холодны...

— Странно,— перебила его Соня,— как это в лесу можно страдать от голода?.. Что-то я не пойму — разве ты не умеешь охотиться? Еды повсюду сколько угодно, главное — самому не стать содержимым чужого желудка, а влаги полно в тех же листьях, в травах... Вот уж не думала, что ты настолько беспомощен.

— Я не люблю убивать зверей: они ведь мне доверяют. И меня не влечет охота. Что до листьев и трав, они все там какие-то странные, я таких прежде не видел,— попробовал он оправдаться.— А вообще, ты права, конечно. Я всю жизнь прожил в Ианте и никогда не был охотником. Наверное, если бы мне волей судьбы пришлось остаться там надолго... навсегда... я бы привык, научился всему необходимому...

— И что было потом? Как ты, в конце концов, покинул Меру?

— Потом... я подумал, что всеми правдами и неправдами, но я добыл то, за чем явился в Чащу Богов. Значит, все было не напрасным, а победителей, как известно, не судят. Главное — не потерять последние силы и не погибнуть глупо и бессмысленно. И пусть сама же смола поможет мне в этом — я ведь был немало наслышан об ее чудодейственных свойствах. Я высыпал красноватые, поразительно похожие на застывшую кровь прозрачные жемчужины смолы на ладонь и посмотрел на них. Мне даже показалось, будто они излучают загадочный мерцающий свет и пульсируют изнутри. Я глаз не мог от них отвести... Презрев все предупреждения, я взял две или три из них в рот и попробовал жевать. Сначала ничего не произошло. Вкус их я не могу определить, он ни на что не похож, однако его не назовешь особо приятным. И вдруг я ощутил огромную радость, перехлестывающую через край, я бы даже сказал блаженство; мне захотелось кричать и петь, я совершенно забыл обо всем на свете. Больше не было ни усталости, ни сомнений, ни голода. Сумрачная сырость сверкала и переливалась всеми цветами радуги, а сам себе я казался властелином мира, всемогущим и несокрушимым воином, вождем, у ног которого лежат все империи и народы. Ростом я был выше тысячелетних стволов и головой касался небесного свода, и все сущее на земле приветствовало и прославляло меня, как нового бога. Я был бессмертен, и все стихии были покорны моей воле; я чувствовал, что могу погрузиться без всякого вреда для себя в темную глубь морей — и подняться до предела небесных высот, подобно птице...

Он говорил так вдохновенно и возбужденно, с такими сияющими глазами и сопровождая свои слова такой неистовой жестикуляцией, что его восторг невольно передался Соне. Зачарованная, она слушала, не перебивая и не требуя, по обыкновению, объясняться короче.

— Я уже не шел, а бегом мчался через лес, не чуя хлещущих по лицу ветвей, и с каждым мгновением, о чудо, вместо нарастающей усталости ощущал, что силы мои удесятеряются и нет такого препятствия, которое я оказался бы неспособным преодолеть. Что случилось потом, я не помню, но когда очнулся, то первое, что увидел, было невозмутимо-суровое лицо Сина. «Что ты