Рыжие волосы, зеленые глаза - страница 17

И вот куда его завела эта распроклятая страсть. Сидя на банкетке у реанимационной палаты, Адель безмолвно молилась, прося Мадонну взять ее жизнь в обмен на жизнь сына.

В элегантном «люксе» Джордано Сачердоте в отеле «Вилла д'Эсте» полным ходом шло бурное совещание, в котором помимо него самого, спортивного директора «Блю скай», принимали участие Рауль Ромеро и Андреа Сориа. Прошли сутки после несчастного случая с Мистралем, был понедельник, им предстояло обсудить две жгучие проблемы: состояние здоровья чемпиона и выходку молодого пилота, вызвавшую аварию. Пока Мистраль балансировал между жизнью и смертью, Рауля Ромеро осаждали спонсоры, сулившие ему золотые горы.

Джанни Штраус, владелец команды, известил их о своем прибытии из Нью-Йорка. Проведя бессонную ночь в госпитале у постели Мистраля, Джордано испытывал сильнейшее желание задушить аргентинца. Андреа едва удавалось сдерживать готовую вспыхнуть искру, грозившую вызвать неуправляемую цепную реакцию. При сложившихся обстоятельствах это никому не принесло бы пользы.

— Я все думаю, не расторгнуть ли контракт, — заявил спортивный директор.

— Если контрактом это предусмотрено, я ничего не имею против, — ответил Ромеро, прекрасно сознавая, сколь высоко котируются теперь его акции. Контракт с другой командой принес бы ему большие преимущества.

— Ты мне не нравишься, парень. Публике тоже не понравилось то, что ты вчера натворил, — не выдержал Сориа. — Пока ты на пьедестале раскупоривал шампанское, я был среди зрителей. Ни одного лестного слова на твой счет я не услышал.

— Я уже говорил, что сожалею, — ответил аргентинец. — Да, я хотел победить, это правда, но не ценой жизни Мистраля. Я шел за ним вплотную, жал на газ, а он, видно, отпустил педаль. Откуда мне знать? Ясно одно: я победил, потому что я — лучший. Я верил в себя и победил.

Слушая такие рассуждения, Джордано готов был оторвать ему голову.

— Ты типичный продукт образца девяностых годов. Сплошной цинизм и ни капли совести, — бросил он зло.

— Верно, — насмешливо парировал Ромеро. — Ваше нытье по доброму старому времени меня просто смешит. Меня тогда на свете не было. Я живу сейчас. И мне это нравится. Ты говоришь, я циник, а я говорю, что у меня есть голова на плечах. Если хочешь победить, надо работать головой. А все эти ахи-охи годятся только для священников и для баб. Мне жаль, что с Мистралем так получилось. Я уже говорил, мне очень жаль. Что же мне теперь, застрелиться из-за него?

Джордано вскочил с кресла и сгреб его за грудки, силой заставив подняться на ноги.

Ситуация складывалась скверная, и не только для двух спорщиков. Ссора могла привести к непоправимому расколу в команде, уже потерявшей своего чемпиона.

— Хватит! — вмешался Сориа, разводя директора и пилота. — Ты не прав и прекрасно это знаешь. Пресса тоже знает. Как спортсмена тебя хвалят, как человека — осуждают. — Он указал на газеты, лежавшие на столе. — Я готов понять твое желание прорваться, но всему есть предел. Твой способ побеждать представляется мне, мягко говоря, сомнительным. Ходьба по трупам — не самый популярный вид спорта, к тому же предосудительный и опасный. Не веришь мне, спроси у инспекторов соревнований, спроси, наконец, у болельщиков.

— Это что, угроза? — прервал его Рауль.

Его красивое лицо было непроницаемым.

— Всего лишь отеческое предостережение. Поверь мне, ты заблуждаешься, считая себя единственным и неповторимым. В настоящее время «Блю скай» является одним из самых престижных «болидов». Когда машина достигает такого уровня эффективности, ни одного пилота нельзя считать незаменимым. Поразмысли об этом на досуге и приди в себя, — заключил Сориа спокойным тоном человека, которому не нужно повышать голос, чтобы довести свою точку зрения до сведения окружающих.

Рауль погрузился в кресло и опустил глаза, пристально изучая носки собственных мокасин. Несчастье, случившееся с Мистралем, привело его в отчаяние, но он не смел в этом признаться даже самому себе. Накануне вечером он больше часа бродил вокруг госпиталя, призывая на помощь всю свою хваленую смелость, чтобы войти, взглянуть в лицо Марии, объяснить ей, что произошло, и попросить прощения, но не смог. Он боялся, что не выдержит ее горя и расплачется, потеряет столь необходимый ему защитный налет цинизма, который должен был сохранить во что бы то ни стало. Он вспоминал завет своего отца: «Настоящий мужчина никогда не плачет, слезы — бабье дело». Даже подумать страшно, что его могут счесть слабаком. Ему стоило немалых трудов создать и утвердить представление о себе как о лихом, крутом, отчаянном парне, чуждом всяческих сантиментов, но он это сделал и не мог теперь отступать.