Рыжие волосы, зеленые глаза - страница 19

Штраус презрительно усмехнулся:

— Ну разве ты можешь устоять, когда представляется случай разыграть сцену из пошлого латиноамериканского телесериала?

Джордано Сачердоте понял, что пора вмешаться. Происшествие на автодроме в Монце потрясло его до глубины души, однако то, что происходило сейчас, нравилось ему не больше. Он мог только догадываться, на что намекает Штраус, но предпочитал оставаться в неведении.

Его лучший пилот едва не погиб, они потеряли кучу денег, надо было оградить репутацию «Блю скай» и с честью дойти до конца спортивного сезона. Он был спортивным директором, и теперь ему предстояло спасти то, что еще можно было сохранить.

— Во всем виноват я, — сказал он, поворачиваясь к Джанни. — Я не сумел удержать этого парня в узде. С другой стороны, — и я это говорю не для собственного оправдания, — породистых лошадей не так-то легко объездить. Возможно, я старею, теряю хватку. Ясно одно: несчастный случай произошел в результате моего попустительства. Поэтому я считаю, что нам с тобой надо кое-что обсудить. Другим лучше при этом не присутствовать.

Джанни взглянул на него с досадой.

— Я собираюсь вообще прикрыть эту лавочку, — ответил он. — Даже продав все по самой мизерной цене, я выручил бы не меньше сорока миллиардов. Неплохой глоток кислорода по нынешним временам.

Ледяной ужас, сковавший остальных, был именно той реакцией, на которую он рассчитывал, и Джанни злорадно усмехнулся. Инженер Сориа почувствовал приступ жгучей боли в желудке и стал лихорадочно вспоминать, где он оставил порошки «Маалокс», помогавшие ему контролировать хронический гастрит, мучивший его много лет и просыпавшийся в минуты нервного напряжения. Этот подлый недоносок готов пустить с молотка всю «конюшню», ставшую для него, Андреа Сориа, гордостью и смыслом всей его жизни. Кому он собирается продать? С кем ведет переговоры? И что теперь будет с командой? А его труды? Новаторские изменения, которые он вносил в двигатель?

Молчание прервал Рауль. Никто не ожидал от него таких слов, никто даже не подозревал о неожиданно проявившейся стороне его натуры.

— Нет никакого сомнения в том, что именно я несу ответственность за случившееся, — спокойно сказал он, обращаясь к Джанни, — как, впрочем, и в том, что ты — ненормальный ублюдок.

Штраус не отреагировал на оскорбление.

— Продолжаешь ломать комедию? — заметил он бесстрастно.

— Вероятно, во мне взыграло чувство собственного достоинства, которого я раньше за собой не замечал. Как бы то ни было, я собираюсь выложить тебе все. — Рауль смотрел на него, не мигая. — Ты явился сюда и устроил всем нам допрос третьей степени. А теперь еще и угрожаешь. Но за все это время ты не удосужился задать один-единственный, действительно важный вопрос: как дела у Мистраля? Он по всему миру рекламировал твои джинсы, он покрыл твое имя славой, завоевал для тебя кучу наград. Можешь продать «Блю скай», если надумал, или оставить ее себе, лично мне на это наплевать. Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего.

В нескольких словах Рауль сумел взять реванш за себя самого, за Мистраля и за всю команду. Этот юный циник, обуреваемый амбициями, дал бой за всех. Он вступился за чемпиона, чья жизнь висела на волоске, за Джордано Сачердоте, за Андреа Сориа, за инженеров и механиков, составлявших гордость команды, за блистательное созвездие талантов, за их дерзания и свершения, питавшие славу человека, лишенного человеческих чувств.

Раулем двигали прежде всего уважение и привязанность к Мистралю, чувство вины за аварию, из-за которой жизнь чемпиона теперь зависела от медицинской аппаратуры. Одушевленный собственным порывом, он даже не почувствовал обрушившейся на него пощечины и едва услышал сопровождавшие ее слова.

— Заткнись, пидер, — прошипел Джанни, вложив в оскорбление весь яд, скопившийся у него внутри. — Прикуси свой поганый язык или вылетишь вон из команды.

Флоретта Руссель была единственной дочерью прославленного и всеми почитаемого парижского специалиста по уголовному праву, в доме которого собирались сливки международной политики, журналистики и финансов. Девочка не выказала особой склонности к учебе, зато доказала, что обладает врожденной элегантностью и настоящим парижским шиком. Когда до адвоката Русселя дошло, что его дочери суждено оставаться вечной второгодницей на юридическом факультете, он согласился с ее переходом в редакцию журнала «Вог».