С двух берегов - страница 15

Я еще постоял с «братьями-славянами», надеясь, что кто-нибудь из них пригласит меня переночевать. Не хотелось мне идти в мрачный дом, где не светился ни один огонек и, по всей видимости, не было живой души. Но Гловашко не решился, вернее, даже не думал тогда, что комендант может оказать ему такую честь.

— Приходите завтра с утра, потолкуем, — сказал я на прощанье и вслед за полицейским вошел в открытую калитку.

Дом оказался просторней, чем я думал, мой батальон разместился бы в нем со всем имуществом. Полицейский шел на шаг впереди и включал свет в каждой комнате. Щелкнет выключателем и остановится, смотрит на меня, проверяет впечатление. И хотя удивления я не показывал, но про себя решил, что домишко под комендатуру отвели самый богатый — всюду ковры, люстры, мебель в парче и позолоте, хрусталь… Шагал я из одной комнаты в другую, поднимался по внутренним лестницам и думал: «На кой черт мне эти хоромы? Что я в них буду делать?» На втором этаже полицейский показал мне спальню — тоже казарму человек на сто можно было бы оборудовать, — а в ней две кровати, каждая с боксерский ринг. Одна застлана голубым бельем, вторая — розовым. Тут же дверь в ванную. Полицейский кран открыл, руку под струю сунул — хотел, наверно, убедить, что вода и впрямь мокрая.

Осматривать ночью весь дом я не собирался, бросил в кресло шинель и сказал:

— Хватит. Буду спать. Можете идти.

Он понял, козырнул и ушел..

В штабе фронта мне не только выспаться, но и опомниться не дали. Там как раз собирались переезжать в другой город, все торопились, и времени меня уговаривать ни у кого не было. Нечаев все провернул за несколько минут. Меня наскоро проинструктировали, снабдили бумажками и деньгами и отправили с такой поспешностью, как будто здесь уже начался пожар и без меня его гасить некому. Когда я заговорил о своей дивизии, на меня посмотрели как на контуженого. Попробовал я оттянуть время ссылкой на то, что не дают мне ни комендантского взвода, ни переводчика, но молоденький лейтенант, оформлявший мое назначение, на ходу пробормотал: «Там уже команда должна быть, наверно, ждет вас…»

И вот я сижу на перине, как бог на облаке, мрачно озираю чужие стены и медленно привыкаю к мысли, что никуда мне теперь от комендантской должности не уйти. Отяжелевшими руками снял я ремень, проверил пистолет, сунул его под голубую подушку, не помню, как стащил сапоги, и утоп в пуховиках.

Разбудил меня женский крик. Не горестный вопль обиженного человека, а именно крик — гневный, требовательный, возмущенный. И что самое удивительное, среди отрывистых немецких слов, которые во все горло выкрикивала женщина, я отчетливо услышал фразу, не требовавшую перевода: «Пусти, гадюка!»

Я подошел к окну, отдернул тяжелую портьеру, и по глазам прямой наводкой ударило солнце. После ночной черноты город выглядел праздничным, принарядившимся. Каждый лист на дереве, каждая черепичина на крышах налились своей краской: За чугунной оградой комендатуры молодая, небольшого росточка девушка молотила кулаками по широкой груди полицейского, охранявшего мою резиденцию. Вид у него был растерянный. Он хорошо знал, что время, когда эту русскую женщину можно было просто свалить ударом кулака, прошло. Но и нарушать мирный сон господина коменданта тоже не решался.

Распахнув створки окна, я громко крикнул: «Пропусти!» Полицейский щелкнул каблуками, встал по стойке «смирно», а девушка взглянула на меня как на чудотворца и кинулась к входным дверям.

Пока она поднималась по лестнице и плутала по комнатам, я кое-как оделся. Безо всякого стука она ворвалась в спальню и, обливаясь слезами, прижалась ко мне. Я стоял столбом, а она повисла на моей шее, уткнулась мокрым носом в погон и бормотала все одно и то же: «Родненький мой, родненький…» Вблизи она выглядела совсем девчушкой, из тех, что еще в школу бегают.

— Ладно, — говорю, — поплакала и хватит. Садись, рассказывай, кто ты есть и откуда.

— Как вас звать-то? — заикаясь, спросила она.

— Сергей Иванович. А тебя?

Она еще пуще заревела.

— Что с тобой? Обидел кто?

— Сергей Иваныч, — пропитывая слезами каждое слово, тянула она, — Сергей Иваныч…