С двух берегов - страница 20

— «Вот что ждет твоих детей, если ты пустишь сюда русских варваров!» — перевел Алеш изречение Геббельса и добавил: — Запуганы. Ждут казней, Сибири. Девушек попрятали на чердаках и в подвалах. О том, что прибыл русский комендант, все уже знают, и многие дрожат.

— Немцы, — уточнил Дюриш.

— Не только, — возразил Алеш. — Мало ли других дурней? По радио и вот такими плакатами каждый день вколачивали страх перед Красной Армией, поневоле задрожишь. Ждут, когда ты начнешь насиловать женщин и поджаривать детишек.

Мои спутники весело рассмеялись. А мне было не до смеха. Теперь я понял, почему редко встречавшиеся прохожие при виде меня сходили с тротуара, снимали шапки и застывали в ожидании, — наверно, гадали: пронесет или я тут же загребу, чтобы отправить в Сибирь?

— Где тут городское начальство, мэрия или магистрат, как у вас называется? — спросил я.

— А туда и ходить нечего, — сказал Гловашко. — Все сбежали, пусто. Мелкие чиновники сидят по домам. Потому и магазины закрыты, что власти в городе нет. Два полицейских остались, а народу пришлого много, со всех сторон идут, берут что хотят.

— А те, что меня у ворот ждали, неужели только эта кучка меня не боится?

— Нет! — воскликнул Дюриш. — Таких много, большинство, но они не здесь живут.

— Приезжие?

— Здешние. Их дома вон там внизу, — показал рукой Алеш. — Мы туда придем. А здесь только почтенные люди, квартиры дорогие…

С помощью Гловашки он стал растолковывать мне отношения между жителями Содлака, в которых я не сразу разобрался. Оказалось, что в этом городке люди дробились по разным признакам: у кого какой капитал, кто ты по национальности, какую религию исповедуешь. И хотя населенные этими группками кварталы не отгораживались один от другого ни заборами, ни проволокой, но, как уверял Алеш, границы между ними были прочнее каменных стен.

Теперь я уже другими глазами смотрел на окружавшие меня здания. За металлическими оградами, за деревьями и цветниками высились такие же монументальные особняки, как и тот, который мне отвели под комендатуру. Из некоторых окон свисали белые простыни — флаги капитуляции. И больше никаких признаков жизни.

— Брошены, — комментировал Алеш. — Владельцы сбежали.

Я повеселел, когда мы выбрались из этого мертвого района и спустились на оживленную улицу, где опять ко мне стали подходить люди с улыбками, с дружески протянутыми руками. Женщины выносили и показывали мне своих малышей, зазывали нас в гости. Здесь уже не было больших каменных зданий. Одноэтажные домики лепились один к одному, без всяких оград выстроившись вдоль тротуара. В открытых окнах проветривались постели, и почти у каждой двери развевались самодельные красные флажки, а то и просто ленты. Бедность бросалась в глаза. Ребятишки выглядели недоедающими.

— У вас вроде и блокады не было, — заметил я, — а людям есть нечего.

— Да, — согласился помрачневший Дюриш, — продуктов не хватает. Немцы все вывезли. Из деревень кое-что привозят, но цены не всем по карману.

Еще хуже жили люди в лагере, который открылся перед нами в большом парке. Около сотни человек, сильно истощенные, в изношенной одежде, ютились под открытым небом вместе с маленькими детьми. Из ветхих одеял и всякого хлама были сооружены неказистые шалаши. Тут же на кострах что-то варили в старых консервных банках. Женщины ссорились, плакали.

Это были освобожденные невольники рейха и беженцы из оккупированных немцами районов. Они застряли тут, ожидая, пока Красная Армия освободит их родные места. Ко мне они бросились с такими восхищенными воплями, как будто я мог одним мановением руки покончить с их мытарствами.

Даже Алеш не мог понять всего, что они говорили, перебивая друг друга, размашисто жестикулируя, кого-то проклиная, на кого-то жалуясь. Но и без слов было понятно, что нуждаются они во всем — и в пище, и в одежде, и в крыше над головой. Мне показали ребенка, багрово-красного от высокой температуры. Подвели женщину, которой до родов остались считанные дни. Я совсем растерялся, но никак этого не выказывал, наоборот, старался выглядеть спокойным, каждого выслушивал внимательно, сочувственно покачивал головой. А о помощи не заикался, отделывался только бюрократическим «разберусь», хотя как именно буду разбираться, понятия не имел. Но это словечко «разберусь» показалось им очень обнадеживающим, и они, по-всякому его коверкая, разносили как очень важную новость.