С нами бот - страница 3

стр.

Иначе не избежать упреков в том, что наружу торчит какое-то старье.

Нет, ничего плохого ни о Мондье, ни о Шванвиче я сказать не могу, поскольку не читал, а если и прочту, то не скоро. Вообще плохо переношу модную литературу. Бывало, все вокруг визжат от восторга, кипятком брызгают. Прочти, умоляют, прочти! Не буду. Вот спадет шум – тогда прочту. В более спокойной обстановке.

Спадает шум. Читаю. Вникаю. Прихожу к визжавшим и брызгавшим, предъявляю книжку, спрашиваю: «Ну и чем вы тут восторгались?» А они смотрят на меня непонимающе, даже оскорбленно: «Разве мы восторгались? Это ты нас с кем-то путаешь».

Какого лешего вникал, спрашивается?

Нет, не туда я пристроил словарь. Найдут и выкинут. Уж больно вид у него непрезентабельный. Корешок кто-то залепил тряпочкой накануне Кронштадтского мятежа, нижний край подмочен и подсушен, предположительно, в конце второй мировой, местами имеются потертости и замшелости.

Поразмыслив, решил: пусть живет в сумке.

Защелкнув замок, поднял глаза и обнаружил в дверном проеме тещу с застывшим лицом. Что еще стряслось? Секунды две мы молча смотрели друг на друга. Наконец губы ее шевельнулись.

– Шашлыки есть нельзя, – глухо известила она. У меня сразу отлегло от сердца.

– Не буду, – заверил я.

Крайне легкомысленный ответ. Выпуклые водянистые глаза Эдит Назаровны стали беспощадны. Еще немного – и с волевых генеральских уст сорвется сухое: «Расстрелять». Не сорвалось.

– Капли жира падают на угли, – проговорила она, глядя на меня так, словно я был в этом виноват. – И дым получается канцерогенный.

– Эдит Назаровна! – жалобно взвыл я. – Да мы бы тогда еще в неолите от рака вымерли!

Ну и зачем ты взвыл, правдолюбец? Не знал, что последует?

– То есть? – вскинулась она.

– Первобытные охотники – они ж поголовно мясом питались. Испеченным на угольях!

– Да может, тогда рака еще не было!

– Потом изобрели?

– А что же, – зловеще сказала она. – Может, и изобрели. Откуда мы знаем?

Опомниться бы, кивнуть, согласиться…

– А Святослав Храбрый? – вместо этого запальчиво спросил я. – Он в походах одну конину на костре пек! Припасов не брал…

– А от чего умер?

– Голову отрезали.

– Вот, – сказала она. – А иначе бы от рака.

Я не нашелся, что ответить.

– По телевизору передали! – с победным видом выложила теща главный козырь. – Что ж они там, врать будут?

– Эдит Назаровна! Да их поувольняют к лешему, если они хоть раз правду скажут!

– Но ведь надо же чему-то верить!

– Я верю.

– Чему?!

– Верю, что вот сейчас разговариваю с вами о шашлыках…

Она задохнулась.

– Эдит Назаровна, – попробовал я смягчить свою бестактность. – Не расстраивайтесь вы… Я вон и в Бога не верю, но это же не означает, что Его нет.

Негодующе повернулась и ушла к себе.

Да. Не умею я разговаривать с людьми. А ведь придется.


* * *

Вскоре обнаружилось, что в сотике сдох аккумулятор. Поставил на подзарядку, включил – и началось! Первой на меня выпала начальница.

– Я единственное вам хочу сказать одно… – заскрипела она. Что-то я там, оказывается, забыл подписать.

Ладно, подпишу. При случае.

О прихваченном мною словаре упомянуто не было. Да и кому он нужен, кроме меня?

Потом прорвалась моя железная бизнес-леди. Проще говоря, супруга. Не знаю, кто стукнул, но она уже все знала.

– Ты где сейчас?

– Дома.

– Никуда не уходи. Скоро буду.

Голос каменный. Это чтобы ненароком радости не выдать. Шутка ли – два года ждать, когда бездельник муж опять окажется безработным! Дождалась. Пенелопа. Ох, чует мое сердце, прибудет – возьмет в оборот…

Прибыла Ева Артамоновна и впрямь очень скоро. Она у меня дама стремительная. Ростом, слава богу, поменьше, чем Эдит Назаровна, но выправка та же. Брючный костюм, широкоплечий пиджак. Глава фирмы. Строгость взгляда слегка смягчена очками-светофильтрами. Из правой дужки под лацкан убегает тонюсенький серебристый проводок, увидев который, я сразу припомнил розовоглазого юнца.

– Маме сказал? – с порога спросила она.

– Сказал.

– Зачем?!

А действительно, зачем? Будет теперь неделю ходить с поджатыми губами.

– Да она все равно не поверила. Решила: шутка.

– Шуточки…

Не стучась, вошла к теще. Интересно, нажалуется на меня Эдит Назаровна или не нажалуется? За дверью взвились голоса. Прислушался.