С тенью на мосту - страница 11

День был обычным: дни рождения в моей семье не праздновали. Я помогал матери, разбирал хлам из погреба, рубил дрова и чистил сарай. На обед мать испекла пирог, и это за весь день был самый праздничный момент. И чем ближе дело шло к вечеру, тем сильнее я нервничал. Надежда, что старик появится, таяла с каждой минутой. Когда солнце начало клониться к горизонту, я сказал матери, что хочу прогуляться, и пошел в сторону дома Ладо. Я хотел именно сегодня узнать, мог ли мне он помочь.

Меня пригласили в дом, и я долго не мог объяснить, зачем пришел. И когда, собрав все свое мужество и расползающееся на глазах красноречие, я спросил о помощи, Ладо озадачился и погрустнел.

– Прости, я не смогу тебе помочь, – сказал он. – Я знаю, у вас тут свои правила, и я не имею права в них вмешиваться. Что будет, если отец твой узнает? Он может сильно рассердиться. А нас и так здесь недолюбливают, ведь мы чужаки. Вот если бы он дал согласие на твое обучение, тогда другое дело.

Второй вариант рухнул: никогда и ни за что отец не дал бы такого согласия. Из дома Ладо я вышел на улицу, когда спустились сумерки. Было немного зябко и сыро. Первые звезды уже появились на небе. «Ну вот и все, – подумал я, – день скоро закончится, а это значит, быть всю жизнь мне безграмотным пастухом».

Я брел медленно по пустынной дороге, не замечая ничего вокруг, и думал о безрадостной жизни, ожидающей меня. Только когда в темноте, совсем рядом со мной, раздался крик ночной птицы, я вздрогнул и очнулся. Эта страшная птица с детства пугала меня своим жалобным и пронзительным криком, напоминающим стенания умирающего человека. Я, было, ускорил шаг, но тут же остановился – впереди стояла темная фигура и не двигалась.

– Добрый вечер, Иларий, – сказал голос, и я сразу же узнал его, это был голос старика. – Я надеюсь, ты ждал меня?

– И вам добрый вечер. Да, я вас ждал, – ответил я каким-то чужим голосом.

Старик приблизился, и я уже смог разглядеть его шляпу и очертания лица.

– Сегодня тебе исполнилось тринадцать. Я поздравляю тебя и хочу подарить тебе подарок, как и обещал. А ты хочешь принять его?

– Да, хочу, – проговорил я, и снова раздался крик птицы. Я сглотнул тяжелый комок, застрявший в горле. – Только я не знаю, как я смогу объяснить все это отцу.

– Ему не нужно будет ничего объяснять. Он ни о чем не узнает.

– А как же вы…

Старик еще больше вынырнул из темноты, и я увидел его глаза – темные и блестящие, как у ночного животного.

– Пусть тебя это не беспокоит. Самое главное то, что ты согласен. Это чистая формальность, – сказал он вкрадчивым голосом. – Ну что? По рукам?

– А я всегда смогу читать и подарок больше не исчезнет?

– Всегда. Ты получаешь его на всю жизнь. Ведь подаренные подарки не забирают, – он протянул мне сухую, жилистую руку, похожую на когтистую птичью лапу. Я, вздохнув, протянул ему свою руку, и старик крепко обхватил ее своими цепкими пальцами.

– Ай, вы поцарапали меня, – удивился я, почувствовав резкую боль: острый ноготь старика впился в мою кожу, и несколько капель крови выступили на тыльной стороне руки. Я хотел убрать руку, но старик задержал ее и своим пальцем стер кровь.

– Так нужно. Без крови нет сделки, – старик поднес палец с отпечатком моей крови к языку и слизнул его, а потом втянул с шумом воздух. – Теперь, с завтрашнего дня, все станет по-другому. Твоя новая жизнь начнется, ты спасен.

– Что значит, я спасен? – я, испугавшись, сделал шаг назад.

– Узнаешь. Сейчас еще не время, – загадочно ответил он.

– Кто вы? Вы не святой? – прошептал я, начиная дрожать от страха.

– Что? Святой? – старик рассмеялся. – Ах, это глупое человеческое стремление верить в чудеса! Оно неискоренимо. Вера в святых, бродяжничающих по земле в поисках чистых душ, – это мое любимое, – он перестал смеяться и, сдвинув темные брови, серьезно посмотрел на меня. – Нет, я не святой, как ты уже догадался, но я спасаю души.

Старик надвинул на лицо шляпу и растворился в темноте.

Всю ночь Орик жалобно подвывал и скулил, а я не мог заснуть. Тяжелое, щемящее чувство подсказывало: я сделал что-то плохое, нечто очень плохое. Дрожа от липкого, отвратительного страха, накрывшись с головой одеялом, я ожидал рассвета.