С тобой навсегда - страница 8

Только себя я винила в этой трагедии: не задержи я тогда Сережу на эти десять минут, на дурацкий кофе, — вернулся бы он благополучно домой, ведь по проспекту Абдирова он прошел бы за десять минут до того, как хулиганы стали приставать к той парочке.

Я думала тогда: как теперь с этим жить?

Если бы не родители и дядя Лео, я сошла бы с ума или наложила на себя руки. Это были черные, черные дни… Меня убеждали, что моей вины в случившемся нет. Невозможно все знать наперед. Человек не Бог. А если ежечасно и за каждым углом видеть подонка с ножом, тогда просто невозможно будет жить. Меня и убеждали и не убеждали эти слова — в зависимости от степени подавленности.

В институт я, естественно, не ходила. Я об учебе и думать не могла. Я умерла для института в той же мере, в какой Сережа умер для меня. Показаться такой, убитой горем, в аудиториях, в коих совсем еще недавно я была так счастлива, было выше моих сил. Родители хотели увезти меня в Бийск, но я отказалась. Дядя Лео, кажется, лучше других понимал меня; он уговорил папу с мамой уехать, сказал, что мне нужно побыть одной; дядя обещал им похлопотать насчет академического отпуска, и тогда они, несколько успокоенные, уехали. А я, может быть, только через месяц стала едва-едва приходить в себя. Но все, на что я в то время была способна, — это неподвижно лежать на спине, лежать с закрытыми глазами и гнать от себя все мысли. Я не могла видеть ни института, ни подруг, ни прекрасного города Караганды, ни даже самого дядю Лео — чуткого, тактичного, понятливого. Быть может, я провела бы немного времени в обществе Рички, но даже его оптимизм не надолго оживил бы меня.

Трудно, ох, трудно восставала я из пепла!..

Я оставила институт. Не бросила, а именно оставила его. Жизнь моя как бы закончилась, и потому я не видела необходимости в медицинском или каком-либо другом образовании. Все, что меня до этих пор окружало, что было привычно мне и дорого, стало ассоциироваться в моем представлении с клеткой — тесной клеткой, из которой мне очень скоро захотелось вырваться. И в тот момент, когда этого захотелось, я поняла, что потихоньку начинаю оживать.

Была уже зима.

Декан факультета смотрел на меня недоуменно:

— Игумнова-Штерн, вы подумали, что делаете? Я понимаю, случилась трагедия. Но это не только ваша трагедия. Это трагедия на весь факультет, на весь институт. Зачем же сразу документы забирать?

Я не могла ему сказать, что задыхаюсь в клетке. Он бы не понял меня; он бы, наверное, определил меня в психдиспансер. Декан был для меня в тот момент дверцей клетки, которую я хотела открыть. Я молчала, а он нажимал на клавиши, какие привык нажимать как коммунист, как парторг:

— Вы должны бороться, Игумнова-Штерн. Нельзя ломаться под ударами судьбы. Всем нам бывает тяжело в жизни. Но кто не борется, не преодолевает трудностей любого рода, не достигает ничего. Вы понимаете, что, оставляя институт, ломаете собственно судьбу?

— И все-таки, — настаивала я, — документы мне хотелось бы забрать.

Декан бросил последний козырь:

— А вы знаете, что не имеете права так поступать? Вы — без пяти минут доктор.

— Без двух лет.

— Не важно! Сколько бы ни было! Государство вложило в вас деньги, наша республика. Вы знаете, что такое республика? В переводе с латыни — общее дело. Вы наше общее дело предаете… вы четыре года занимали чье-то место. Вы должны государству, республике, голубушка. И вообще — вы же толковая студентка, отличница!

«Как будто бы только бестолковые оставляют институт! Как будто бы у отличницы не может сложиться отчаянная жизненная ситуация!»

Видимо, решимость была крупным почерком написана у меня на лице. Щурясь подслеповато, декан наконец разглядел ее и прекратил уговоры.

Тяжело вздохнул:

— Хорошо, доктор Игумнова-Штерн, я вижу, вас не переубедить! Жизнь убедит вас. Возьмите ваши документы и помните, что двери нашего института всегда открыты для вас.

В тот же день я была в аэропорту. Оттуда я позвонила дяде Лео на работу и сказала, что улетаю.

— Куда? Домой? — спросил дядя.

— Нет…

Я сама еще не знала, куда мне лететь. У меня не было ни билетов, ни определенных целей. Я владела только решительностью вырваться из клетки, из тесного душного для меня угла.