С точки зрения реализма - страница 22

Коля Приданников поднял голову.

— Нестор Максимович, Шаликов завизировал статью. У нас есть оправдательный документ. Вы там покажите. Вот, пожалуйста!

Коля извлек из бежевой папки статью с подписью профессора и подал редактору. Тот посмотрел и… бросил статью на пол, к Колиным ногам.

— Черта лысого покажу я этот «оправдательный документ»! Вы ему статью Карпухиной подсунули, а он на ней, видимо, расписался! Халтурщик вы, а не журналист!

Губы у Коли Приданникова побледнели и затряслись.

— Я ошибся, Нестор Максимович!.. Горячка, Нестор Максимович!.. Я надеюсь, что мои прошлая работа… Я прошу… хотя бы по собственному желанию, Нестор Максимович!

— Не знаю, не знаю! — сухо сказал редактор. — Приеду из обкома, будем решать. Может быть, меня самого… не по собственному желанию! Идите.

Коля уныло поплелся к секретарю редакции Василию Васильевичу — своему покровителю. Там собрались журналисты. О печальном происшествии уже все знали.

Коля Приданников сел, закурил папиросу, обвел каменно-холодные лица товарищей ищущим сочувствия взглядом и сказал:

— Подумать только: генерал-директора Рябинина сделал, с режиссером Мудрецовым, с заслуженным деятелем, справился, токаря-скоростника Ряскина одолел!.. А тут… обыкновенная доярка и… сгорел, как свечка! Что же это такое, братцы?..

«Братцы» угрюмо молчали.

1954

Жалобно взвизгнув, отворилась входная дверь, и в клубах морозного пара на пороге грязноватой станционной комнаты, именуемой на высокопарном железнодорожном языке «залом ожидания», появился молодой парень с багровым от мороза лицом, одетый в крепкий овчинный полушубок и в старые, аккуратно подшитые валенки.

Парень бегло взглянул на немногочисленных пассажиров, сидевших на лавках, подошел к буфетной стойке и, поставив на пол между ногами свой фанерный чемодан, солидно поздоровался за руку с толстощеким и усатым буфетчиком, похожим на пожилого важного кота.

— Куда это ты собрался, Тимофей? — спросил буфетчик, глядя на парня сонными, темными, как вода в торфяном болотце, глазками.

— В область! — ответил тот хриплым тенором. — Застыл, пока доехал. Мороз — жуть! Налей-ка на дорожку — согреться, Василий Степаныч!..

Буфетчик нацедил в чайный стакан водки, положил на тарелку ломоть хлеба и кусок копченой селедки и подал парню.

Тимофей одним большим, жадным глотком выпил водку, аппетитно крякнул и стал медленно разжевывать жесткую селедочную плоть.

— В область еду! — повторил он, и в голосе его прозвучала вызывающая хмельная нотка. — К дядюшке своему, к Макару Ивановичу.

— Передавай привет. На побывку, что ли?

— Нет, насовсем! Прости-прощай, родная мама, пишите открытки. Вот так! И все убито!..

— Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше! — сказал буфетчик таким глубокомысленно-назидательным тоном, как будто только что сам придумал эту старую пословицу.

— Вот именно — где лучше! — подтвердил Тимофей многозначительно. — Плесни еще, Василий Степанович, — на половину нормы.

Он выпил еще водки и, блаженно щурясь, засмеялся, показывая крупные, ровные, очень белые зубы.

— Хлопот было, пока оформился, жуть! Но зато теперь полный порядок. Ни один жук не придерется. Все убито!..

— Что же мамаша не приехала тебя проводить?

— Зачем? Только нюни распускать!

— Дальние проводы — лишние слезы! — сказал буфетчик с той же глубокомысленной назидательностью.

— А чего мне тут сидеть, Василий Степанович? — наваливаясь на стойку грудью, заговорил Тимофей с таким жаром, будто спорил с кем-то. — Толк какой, смысл? Нахлебался деревенской грязи, будет! В городе-то — чистота, культура, «Пиво-воды» на каждом шагу, в кино картинки новые показывают, не то что у нас: привезут ленту, а она рвется, как ситец гнилой.

— Жить где будешь?

— Пока у дяди, все-таки он дворником работает, имеет жилплощадь. Может, и сам пока в дворники устроюсь на первое время, а там… видно будет! Хорошо бы, конечно, в милицию, да, боюсь, не возьмут: у меня стопа плоская.

— Плоскостопие нападает под параграф, — заметил буфетчик, делая ударение на последнем слоге в слове «параграф».

— Ничего, с работой наладится! — продолжал горячиться Тимофей. — Мне дядя поможет. У него повсюду дружки! Главное — площадь имеется, есть за что зацепиться. Я как подумаю, Василий Степанович, что уезжаю в город, во мне каждая жилочка играет и поет. Третьего дня, представьте себе, чуть было у меня все не сорвалось. Так оборачивалось! Иду я из правления домой, думаю: «Ну, конец. Все убито!» И попадись мне навстречу Федьки Антонова мать. Идет с почты, несет письмо. Остановила меня, говорят: «Федюшка карточку прислал. На, посмотри на своего дружочка». Я смотрю: Федька таким козырем снят — не узнать! «Бобочка» на нем, галстучек, прическа по-городскому, чубчик махонький сбоку из-под кепки выглядывает. Такая меня досада взяла — аж зубами заскрипел. Разве у нас так приоденешься, как в городе?!