С весны до осени - страница 7
Это желание прикоснуться к истокам тем более возрастает в переломные моменты. Во времени, как и на земле, свои водоразделы. Всему есть первая и вторая половина дня. Не только Совега — все Нечерноземье на водоразделе: что было, то было, то осталось по ту сторону откидного календаря, которую определил апрель 1974 года. А что по сию сторону — новая биография деревни, новый отсчет. Еще порой нет четкой разделительной грани, а уже заметно размежевание, одно уходит, становясь достоянием прошлого, другое по праву вольется в завтрашний быт.
Живет на Совеге старик Николай Кильсиевич Морозов — на Совеге Морозовы, Дудины да Завьяловы, пожалуй, самые распространенные фамилии, — он всю жизнь плотничал. Избы рубил, амбары, ставил ветряные мельницы. Однажды из Костромы приехали люди и для музейных целей сломали и увезли последний ветряк. Все правильно: что отслужило и что способно поведать человеку о пережитом, пусть хранится в музеях. А Кильсиевич в толк не может взять и поспеть за логикой событий.
— Как в музей? Такую мельницу разорять! Она же на полном ходу. Сколько хлеба еще она может перемолоть!
И верно, он ставил ее, нет, не там, в Костроме, у стен Ипатия, на погляденье праздному туристу, а здесь, на вольном поле, за деревней, чтобы ловила она махами ветер и, вращая жернова, была общей кормилицей, а вовсе не забавой. То был для него и для его сверстников привычный мир вещей, он помнит соху, ветряные мельницы — они наполняли смыслом и чувством реальности жизнь. Можно ли сразу переварить и смириться, что однажды они потеряли всякую практическую ценность? Это значит признать, что и сам он и мир, окружавший его, тоже перемолот временем.
Эдаком я с другим пожилым человеком («Я три войны отломал», — говорит он, подчеркивая свой возраст), у него на повети в сохранности, без червоточины, стоят санки, на которых он еще до революции ездил в церковь венчаться. Волны века колыхали и Совегу и старика — голова могла оторваться, не то чтобы кругом пойти, — он хранит их до последнего, не желая расставаться.
— А пошто? — отвечает он на вопросы. — Я их в Солигаличе на базаре покупал. За них деньги плочены, девять рублей. И в них хоть сей момент запрягай лошадь и гони.
Куда гнать? Какую лошадь? Уже и лошади в деревнях наперечет, как редкие экспонаты. И вообще откуда это упрямство? Точно так же болели парусным флотом моряки, когда пар вытеснял парусину. Так летчики прощались с поршневыми самолетами ради реактивных. Так, в конце концов, случается ежечасно, в большом и малом — линяют преходящие истины, стареют вещи и перестраивается жизненный уклад.
Не вещный мир нам дорог. Разве лишь для музеев он имеет цену! Не мельницы и не сохи, не конная упряжь, годная лишь для катаний на масленицу, делают человека богатым и сильным духом.
Нынешней школьнице незачем знать, как собрать кросна — ткацкий стаи, а парню не нужно искусство ковки лошади. В телевизоре разобраться — иное дело. Трактором овладеть — похвально и необходимо. То есть потребность текущего дня, она диктует и строй мысли и определяет бытовой уклад.
Однако не так на белом свете все прямолинейно, дескать, старое находится в прошлом, новое — рядом и впереди. Все сложней и глубже. В избе, к примеру, горит электричество, а в сенях хранятся бабушкины кросна, о которые спотыкаются взглядом внуки. У околицы Лихотинки взмывает самолет и балабонит трактор — пейзаж пятилетки, куда как современно! — и тут же в лесистых берегах плещет Княжино озеро, окутанное туманом легенд, которые неизвестно когда родились, а по дороге бредет блаженный Андрюша — с корзинкой, он волен зайти в любой дом, и никто не откажет ему в ночлеге, а он, покурив хозяйского табачку, перед сном расскажет, как, обгоняя самолеты, он пешим ходил в Ленинград. Все уживается рядом и дополняет друг друга — белеет каменный воин среди берез и лик старой матери у окна в ожидании сына. Лицо России — нашей вечной Родины — всегда одинаково древнее и равно молодо…
Нет, мир, окружающий человека, несмотря на жесткую смену событий и, возможно, благодаря именно этой неизбежной последовательности, не плоскость, как изображение в телевизоре, где включил — появилось, выключил — все пропало, это безмерный объем, в котором полностью ничто не умирает и продолжает жить.