Сад неведения - страница 14

Гена пошел работать на кирпичный завод. Загорелый до черноты, он гонял под палящим солнцем вагончики с кирпичом, между делом успевая пополоскаться в мутном арыке, сверкая белыми зубами.

Потом он исчезнет, и окликнет Бакы через два десятка лет на улице, на языке их детства, полузабытом диалекте племени олам, на котором никто теперь не говорит. И хотят выглядеть передовыми, и боятся, как бы не высмеяли. Все перешли на литературный язык ведущего племени теке. А вот полурусский парень, метис, сохранил его родной язык,— побитый жизнью мужик, помотавшийся по разным городам, отсидевший в тюрьме, блудный сын, вернувшийся наконец в родной городок и женившийся на дочке Кеши, очкастой толстой женщине Лиде. И вот он что-то лопочет на милом, милом языке его детства, вызывая в нем тоску по минувшему.

В городке жили не только злые люди,  но и люди с сильным излучением добра — чаще природного, но и приобретенного благими делами и мыслями, усилием, работой над собой.

Считалось, что старцы, духовные отцы, владеют энергией добра, нравственной силой и могут оказать на человека, окружение благотворное воздействие. Был такой старец и у них в городке. Мама решила повести Бакы к нему, полагая, что сын болен душевной болезнью. Душевная болезнь Бакы, по ее мнению, заключалась в необычном поведении сына — в отрешенности. Он был со всеми, и его не было. И это тревожило маму. Папа успокаивал ее: «Не выдумывай!» Ужинают или просто так сидят, согласно этикету, Бакы оставался со всеми, но воображение его блуждало. Уходил в стихи, погружался в мир фантастических ощущений. И мама каждый раз ревниво вызывала его оттуда. Зачем-то ей нужно было, чтобы сын был со всеми, как все, поддерживал общий разговор.

Как-то они сидели за ужином. Бакы ушел в себя. Ему представилось, что он, находясь в прозрачном шаре, парит в лазури неба. Мир воображаемый был гораздо притягательнее реального. Конечно, внизу, где сидят сейчас мама и сестры, хорошо, и он не хотел бы оторваться от них насовсем, и все же с ними ему не хватало еще чего-то.

Мама закричала. Он встрепенулся, как подбитая птица, пошел вниз и грохнулся об пол. Вернулся, очнулся от своего сна, где никому не мешал, никому не был помехой. Мама вспылила, резко вскочила, задев ногой пиалы и чайник, чай пролился. Бакы смотрел, как чай уходит в кошму, на кошме остается теплое, темное пятно и на него садятся мухи. Потом встал и пошел вернуть маму, просить у нее прощения. Она стояла за углом и сморкалась в платок.

Вечером услышал разговор родителей.

— Надо его показать старцу,— сказала мама.— Снадобье Зулейки что-то не помогает.

— Зачем? — усмехнулся        папа.— Нормальный мальчик.

— Да нет, не нормальный, вы не понимаете. С ним происходит что-то не то. Я боюсь.

— Не выдумывай, мальчик увлекается стихами. Все поэты были не от мира сего, немного того!

— Комнату свою завесил какими-то портретами! Ужас, а не люди! Это злые духи его.

Мама тихо открыла дверь, окинула взглядом стены:

— Сынок, кто эти люди? Зачем тебе их портреты?

— Прекрасные писатели, поэты, мама,— объяснил он.— Вот это Лермонтов, его убили на дуэли. Это Джек Лондон, он сам покончил с собой. Это Маяковский, застрелился. Это Блок...

Бакы был в восторге от этих поэтов, а мама ужаснулась:

— Это какие-то мученики, страдальцы! Я не хочу, чтобы они были в твоей комнате.

— Но я у них учусь,— возразил Бакы. Она схватилась за голову:

— Чему? Я не хочу, чтобы ты походил на них! В этих людях тьма! О боже, в глазах у них адская глубина! Ущербность. Я чувствую. Они нам чужды.

— Они страдали, потому что не могли вынести горя людского.

— Мы не должны страдать! Это не наша вера, Ба-кы. Мы должны радоваться жизни, какая бы она ни была.

На следующий день пошли к старцу. Вели за собой на веревке молодого барашка. Привязав его у дверей, негромко окликнули шейха.

Хозяин выглянул и пригласил гостей в дом. Бакы удивило благообразное лицо старца с ухоженной бородой, здоровый, морковный цвет лица, розовые пухлые губы, крепкое рослое тело, искрящиеся светом глаза. А он ожидал увидеть «мракобеса из средневековья» — так называли в школе духовных учителей племени, хранителей мудрости народа, людей, образованных по-старинному, относившихся к религии скептически.