Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века - страница 13
— Дамы и господа, — сказал он. — Я знаю, что в России не любят богатых людей.
Внимание было завоевано. Потом Уд, надев дымчатые очки, озвучил изобретательные пассажи своего спичрайтера насчет того, что деньги для подлинного бизнесмена не являются самоцелью, но, будучи вложенными в духовное и художественное достояние нации, становятся самодостаточной ценностью. Уд не упомнил всего, что он говорил, но он держал в уме, что вся его речь как бы сопровождалась легким шелестом поощрительных и удивленных хлопков. Шелестели, конечно, женщины.
А потом был банкет, описывать который по части яств опасно, безнравственно и художественно несостоятельно. Как ни опиши тушеных голубей враспластку или большую королевскую креветку, брюшко которой, полускрытое ворсинками, осыпано бисеринками розовато-белесых икринок (о, как они, лопаясь на языке и зубах, орошают нёбо брызгами острого соленого сока!) — как, говорю, ни опиши эти блюда, а заменить самих этих блюд даже самые мастерские описания не могут, а значит, для читателя здесь выйдет подлая органолептическая пытка. Поэтому ограничусь общей картиной торжества. Многие, конечно, подходили к Уду пожать руку. И он протягивал им ее, и все чувствовали, как по их ладони слегка скребет какая-то шершавая выпуклость на тыльной стороне ладони спонсора. Уд всегда в этот момент смотрел прямо в глаза человеку, любуясь его недоумением и последующим проблеском догадки. Уд явно гордился производимым эффектом, потому что руки людей напарывались, конечно, не на какую-нибудь тривиальную мозоль. Им давали соприкоснуться с настоящим бугром Венеры. И не было для Уда минуты более приятной за все торжество.
На его бугор напоролась, правда, ничего не поняв и не испытав, молоденькая репортерка, пишущая на темы искусства, культуры, меценатства и т. п.
— Ты кого представляешь? — спросил он ее.
— В смысле органа?
— Ну да.
— Я себя представляю, — ехидно ответила очень хорошенькая журналистка и отошла к какой-то знаменитости. Лапиков через пять минут доложил, что она обслуживает канал ТВ-6.
Мало-помалу алкоголь делал свое дело (выпивка была тоже от его фирмы, и ее выставили не скупясь), нестройный шум усилился, оркестр грянул Глена Миллера, в дальний угол залы, мимо камина, народ двинул на танцевальный пятачок, где под вращающимся зеркальным шаром и во вспышках проблескового прожектора дергались — вырываясь на миг из мрака и снова в него погружаясь и снова пульсируя на грани белого света и мглы — слитные головы мужчин и женщин, голые белые плечи, застывшие губы, банты на шиньонах, бликующие лысины, безумные подъятые вверх глаза… Стрельчато, игольчато стреляли по залу и по лицам блики зеркального шара, запечатлевая в мимолетном промельке тех, кто, оставшись за столами, ел и пил или стыло смотрел на танцующих. Про самих же танцующих близ проблескового прожектора можно было сказать словами Йетса: там танцора нельзя было отличить от самого танца.
— Смотри, как он на тебя пялится, — шепнул главный режиссер примадонне своего модного театра.
— Боже, что ему надо? — Примадонна, ее звали Юлия, заслуженная, популярная ведущая и пр., была, кроме всего прочего, держательницей вечернего питейного заведения, которое устроила в помещении театра на правах арендатора с согласия коллектива, дирекции и главного режиссера. Главный режиссер был сокомпаньоном Юлии. Она инстинктивно поправила высокую прическу, вслух сказала: — Уж не собирается ли он всучить нам свои напитки?
— Почему «всучить»?! Это сносные лицензированные напитки. Ликеры очень даже ничего, а скидки… Но! Неужели ты не понимаешь, что деловая пялка не отличается такой пылкостью.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Ты же разумная женщина.
— Боже мой, какой же ты циник!
Режиссер — глаза его смеялись — заговорил сквозь стиснутые зубы, чтобы их не услышали:
— Если бы он пялился на меня, я бы оказался на твоем месте.
— Мерзавец! — Она смягчилась, с простившей улыбкой взяла его за руку. — Он, между прочим, ничего.
— Хорошо говорит…
— Он мне знаешь, кого-то безумно напоминает, но никак…