Сафари - страница 7

Как неповинный Бушмэн расплатился на этот раз, мне неизвестно. Извержение холодильника немного улеглось, и я видел, как Бушмэн вместе с Томасом возился с брезентовыми лоскутьями и проволокой над сломанной трубкой, накладывая на нее временную повязку. Когда я затем сел с ошпаренным носом обратно в грузовик, у меня было видение: мне мысленно представилось лицо европейского шофера, которому кто-либо предложил с такой машиной и с таким холодильником подняться на эту гору!

Но очевидно могущество Аллаха может простираться и на фордовские автомобили. Кипя и пыхтя, пуская облака пара, наша машина через полчаса все же пробралась через черноземную почву банановых плантаций Марангу и остановилась на идиллическом берегу реки под одиноко стоящим деревом с необычайно раскидистыми ветвями. Это было как раз то дерево, под которым я отдыхал двенадцать лет тому назад! Солнце садилось; сверху еще раз блеснул ледяной алмаз Кибо, неописуемо торжественный, далекий и неприступный. Затем вокруг вершины сгустилось покрывало из облаков, глухо шумя пронесся ветер из девственных лесов, шепчась с громадными шелестящими листьями бананов. Мы поставили палатку, то есть, вернее говоря, привязали ее с одной стороны к ветвям деревьев, а с другой — к повозке, так как все колья для палатки остались на ферме, конечно по вине Бушмэна.

На другое утро старик выпил три огромных чашки кофе и, поцеловав на прощание своих двух дочерей, Биену и Маргарет, и сына Томаса, уехал, пожав мне руку со словами: «Привезите мне их домой в полном порядке». Машина загромыхала в обратный путь со своим обвязанным тряпками холодильником и «скверным мальчишкой» Бушмэном, к далекой реке Зоньо.

Я же принялся за работу. Мальчиков для услуг за это время собралось множество; они стояли вокруг с выпяченными животами и с любопытством наблюдали за нами.

— Послушайте, дети, — сказал я на их наречии, — кто из вас знает дом человека по имени Ионатан, он проводник на гору Кибо?

— Мими наюа, бана! Воте ванаюа, бана! Мими вилевиле! (Я знаю, господин! Я тоже знаю! Мы все это знаем!) — завизжали хором толстопузики.

— Хорошо, ты самый большой и можешь добежать скорее других. Беги к нему и скажи ему, что приехал тот человек, которого он водил на Кибо последним до начала войны, и что он хочет, чтобы Ионатан снова повел его наверх! Ты понял, мальчик? Когда ты вернешься, ты получишь полшиллинга.

Затем я отправил нескольких мальчиков за дровами, бананами, яйцами и курами. Со своим помощником Деренгия я стал наблюдать за вершиной Кибо, чтобы заснять ее, когда она выглянет из облаков. Я постарался также присвоить себе из близлежащего сада миссии несколько бамбуковых палок для нашей палатки.

Когда я вернулся, кто-то, держа под мышкой петуха, встал с камня перед моей палаткой и, протянув мне петуха, сказал:

— Ямбо, бана, мими таяри! (Здравствуй, господин, я готов!)

Это был Ионатан. Я крепко пожал ему руку, спросил его о здоровье. Но он едва отвечал на мои вопросы, пристально и как будто с интересом глядя на реку. Вдруг я услышал всхлипывание, он вытер рукавом рубашки свой нос, и тогда только я увидел, что старик плакал.

После обеда он привел толпу приблизительно в пятьдесят человек. Двое из них уже в тот раз были со мной наверху. Их я конечно выбрал в первую очередь. Еще один короткий и толстый парень, показав своей мазайской дубинкой на мою маленькую кинематографическую камеру, сказал: «Эту вещь я знаю — «Уфа Сафари»[1]. Я нанял его немедленно, поняв, что он пригодится. Четвертого я выбрал за его необычайно честное лицо и сильные мускулы. Он оказался потом одним из самых преданных негров, каких я когда-либо встречал, кроме того, этот парень оказался хорошим каменщиком и садовником. После них я выбрал еще двенадцать человек, условился с ними насчет жалованья и доставки для каждого из них по два одеяла и паре ботинок. Затем я произнес, как принято, вступительную речь, в которой я им сразу объяснил, что на горе дороги плохи, что там очень сыро и холодно, и что пусть они не жалуются на это, когда будут наверху. Кто не хочет, говорил я, должен отказаться тут же на вышине одной тысячи метров, а не там, где вышина достигнет пяти тысяч метров. Они ухмылялись, но никто из них не отказался.