Сальто-мортале - страница 5

Тихая, ясная лунная ночь — это звучит необычайно романтично, несется домой после веселой гулянки санная упряжка, звеня бубенцами, — уж не тройка ли? — лошади запрокинули головы, живые, послушные, огневые, стремительные, как паровозы, вырывающийся из их ноздрей пар отлетает назад, меховые полсти, горячее вино, веселые крики, заснеженная равнина тянется до самого неба… Впрочем, и паровозы тоже уже вышли из моды. Они обречены. Пока что они этого не знают, пока что еще фыркают, пыхтят, шипят, суетятся на станциях и громко свистят, когда вырываются на простор, но новые уже не приходят на смену замасленным, вконец изношенным старичкам. — У них недостаточный коэффициент полезного действия.

Сейчас меня занимает одно-единственное: страшно мерзнут руки и ноги, так было вчера, так будет и завтра. Временами я прямо-таки ожесточалась. Зачем все это? Даже наша работа, наша первоначальная цель теряла свой смысл. Обменяться рукопожатием легко, но ведь три сезона ушло только на подготовку!

— Ты, наверно, и меня теперь ненавидишь? — сказал как-то Дюла совершенно неожиданно.

Я молчала, ошеломленная.

— И, наверно, уже обо всем жалеешь? Да, бывают минуты…

— Нет! Нет! Замолчи! — крикнула я, вцепилась в его холодную фуфайку, прильнула к нему. И скоро, чуть ли не сразу, почувствовала себя так, как тогда в больнице, когда поняла: надо дышать, ведь есть для чего — и тут все стало на свои места.

Мы снова ухватились за безжалостные ручки корзины и взошли на мост.

В итоге вот чего мы добились:

Первое: мы перекопали мельничный двор. (На деле это означало работу киркой и лопатой, а на одном участке площадью с большую комнату, мы наткнулись на такие валуны, что даже кирка оказалась бесполезной, и для того, чтобы удалить их, Дюла работал долотом, раскалывал их на части один за другим, и только на одно это ушло две недели тяжелого труда. Камни, гальку, осколки кирпича, битое стекло, подковные гвозди и еще бог знает какую дрянь: насквозь проржавевшую печную трубу, прохудившуюся посуду, ремень от бича, втулку колеса, скелет кошки — все это подбирала и уносила я.)

Второе: мы вырубили и выкорчевали на холме все деревья и заросли кустарника, с корнем вырвали сорняки.

Третье: В средней величины круглых корзинах с ручками мы перетащили весь холм на мельничный двор и уложили почву ровным слоем. (По мосту Дюла шел впереди, а я сзади, обеими руками вцепившись в ручку корзины.)

В итоге — не ахти какое великое дело.

Мы покрыли мельничный двор слоем почвы в десять-пятнадцать сантиметров толщиной.

Первые несколько месяцев я считала и записывала число «наших корзин», но где-то после двух с половиною тысяч бросила, у меня тогда появилось ощущение, что если вот сейчас я достану шариковую ручку и сниму колпачок, то силы оставят меня и я свалюсь.

Позже я жалела об этом.

— Вот видишь, теперь у меня нет никакой статистики!

— Вижу, — отвечал Дюла, — зато есть огород.

Один венгерский академик, если не ошибаюсь, Золтан Сабо, открыл так называемое слабое взаимодействие между молекулами — взаимодействие, которое невозможно математически описать.

Взаимодействие имен — по крайней мере вначале — схожее с этим явление. У меня была подруга, которая коллекционировала Петеров, или, что почти одно и то же, не могла устоять перед Петерами. В гимназии в наших мечтах мы принимали в расчет не только фигуру, цвет волос, великолепные зубы и тому подобное, но зачастую и имя: оно могло быть положительным или отрицательным. К примеру, Миклош и Габор — вот это да! Миклоши непринужденные, с широким шагом, любезно высокомерные, у них есть чувство юмора, волосы густые и пружинистые, как у медведя, на пляже на них поглядывают все девчонки. Габор же всегда элегантен, даже в костюме из магазина готового платья, хорошо обо всем осведомлен и имеет зоркий глаз; когда в театре, на сцене появляется загримированный Кобор вместо объявленного на афише Федора, то ты, по всей вероятности, так бы и не заметила подмены до самого конца пьесы, если бы Габор тут же не наклонился и не сказал: «А ведь вместо знаменитого Фодора играет этот слабак Кобор!» Ты удивляешься, и он добавляет: «Да, они конечно похожи, и голосом тоже, но ты только посмотри на его рот, как он его разевает!» Все вокруг с признательностью глядят на вас — ты тоже нежишься в лучах чужой славы, — и вот уже побежала по рядам весть, вот она обезьяной взлетела на балкон, мышью прошмыгнула в ложи, и через несколько минут всей публике известно: ну конечно, это не знаменитый Фодор, вон как он разевает рот, словно рыба, выброшенная на берег.