Сальватор. Часть 3,4 - страница 3

– Фарес! Фарес! – пропела девочка своим удивительно нежным голоском, который отозвался в сердце Людовика трелью соловья.

Ворона тут же вылезла из-под своего колпака, сделала пять-шесть кругов под потолком и уселась на плечо девушки точно так же, как она сделала это, когда мы в первый раз описали читателям жилище Броканты.

– Но что с вами, мама? – спросила девочка. – Вы выглядите очень взволнованной!

– У меня тяжелые предчувствия, моя маленькая Роза, – ответила Броканта, – посмотри, как обеспокоен Бабилас, взгляни, как испугана Фарес. Если еще и карты покажут что-нибудь нехорошее, нам надо будет быть готовыми ко всему на свете.

– Вы пугаете меня, мама! – сказала Рождественская Роза.

– Да что же это она делает, старая колдунья? – прошептал Людовик. – Зачем так пугать бедную девочку? Черт возьми, ведь она этим кормится, и поэтому уж кто-кто, а она-то прекрасно знает, что гадание на картах – это самое настоящее шарлатанство. Так и хочется задушить ее вместе с вороной и собаками.

Карты легли плохо.

– Приготовимся же к самому худшему, Роза! – горестно произнесла колдунья, которая вопреки словам Людовика к своей профессии относилась совершенно серьезно.

– Но, милая мама, – сказала Роза, – если Провидению угодно предупредить вас о том, что с нами может случиться несчастье, оно должно подсказать вам одновременно и как его можно предотвратить.

– Милое дитя! – пробормотал Людовик.

– Нет, – ответила Броканта. – Нет, и в этом-то вся моя беда: я вижу зло, но не знаю, как его избежать.

– Отличное предсказание! – сказал Баболен.

– О, господи! господи! – прошептала Броканта, подняв глаза к небу.

– Милая мама! Милая мама! – произнесла Роза. – Может быть, ничего и не случится. Не стоит так тревожиться заранее! Сами подумайте, ну какое с нами может приключиться несчастье? Мы ведь никому не причинили зла! Мы никогда не были так счастливы. Нас опекает мсье Сальватор… Я люблю…

Она остановилась, едва не произнеся слова: «Я люблю Людовика!» Это казалось ей вершиной человеческого счастья.

– Что же ты любишь? – спросила Броканта.

– О! Так что ты любишь? – подхватил Баболен.

И вполголоса добавил:

– Слушай, Розетта, Броканта думает, что ты любишь сахар, мелассу или изюм! О, до чего же мила Броканта, наша славная Броканта!

И Баболен принялся напевать на известный мотив следующие слова:

Но Рождественская Роза бросила на несносного мальчишку такой кроткий взгляд, что тот разом умолк и сказал:

– Хорошо, хорошо, ты его не любишь! Довольна ли ты теперь? Сделай довольное личико, моя милая сестричка!. Послушай-ка, Броканта, мне кажется, что сочинять стишки, как это делает мсье Жан Робер, довольно просто: видишь, я срифмовал их не задумываясь… Ну, решено, я стану поэтом.

Но все слова, которые произнесли Рождественская Роза и Баболен, не смогли вывести Броканту из задумчивости.

И она снова произнесла мрачным голосом:

– Иди к себе, милое дитя. И ты, лодырь, тоже ложись-ка спать! – добавила она, повернувшись к Баболену, зевавшему с таким наслаждением, что можно было опасаться за сохранность его рта. – А я пока поразмышляю и попробую найти способ отвести беду. Иди ложись спать, дитя мое.

– Ах! – вздохнул с облегчением Людовик. – Впервые за целый час ты произнесла что-то разумное, старая ведьма!

Рождественская Роза поднялась в свою комнатку на антресолях. Баболен снова улегся на свою кровать. А Броканта, вероятно, для того, чтобы лучше думалось, закрыла окно.

Тогда Людовик перешел на противоположную сторону улицы и прислонился спиной к стене. Оттуда он мог видеть окна комнатки Рождественской Розы. За маленькими белыми шторами в комнате горел свет.

С того самого момента, когда любовь с таким запозданием зародилась в сердце Людовика, он все дни и все ночи напролет думал о Рождественской Розе. А часть ночей он проводил под окнами этой девочки. Точно так же, как и Петрюс прогуливался перед воротами дома своей Регины.

Стояла прекрасная летняя ночь. Воздух был таким же чистым и прозрачным, как тот, что льется с небес Неаполя на залив Байя. В отсутствие луны землю освещали звезды своим живым и одновременно нежным светом. Казалось, дело происходило в одной из тех тропических стран, где, по словам Шатобриана, темнота – это не наступление ночи, а конец дня.