Салют из тринадцати орудий - страница 22

Четверть часа спустя Мэтьюрин сообщил, что бульон и жареный сыр он будет переваривать в орлопе — там его ждет ряд неотложных дел.

— А я посплю до конца вахты, — сказал Джек. — Советую тебе сделать то же самое — выглядишь ты довольно усталым.

— И впрямь, я что-то плохо себя чувствую. Наверное, пропишу себе что-нибудь.

Есть все причины плохо себя чувствовать, подумал Стивен, сидя на табурете рядом с медицинским ларем. Окольные и робкие его слова о других командирах, которые в других условиях прекращали некую гипотетическую погоню, оказались в общем-то бесполезными. Или даже, если Джек все-таки поймал их направление, хуже чем бесполезными. Единственный его план — сбить корабль с курса — оказался одним из тех легко приходящих на ум фантомов, которые выглядят неплохо лишь до тщательного рассмотрения. В данном случае смысл в подобном имелся лишь темной, пасмурной ночью, когда один лишь компас определял курс корабля. И нужно было бы все проделать незаметно. Хотя, надо признаться, положение фрегата оказалось удачным: можно было заставить повернуть его на запад, не подвергая никакой опасности; не то чтобы это что-нибудь значило.

Чувствовал он себя выбитым из колеи и смятенным. Прилив создал серьезное волнение — не такое сильное, как надеялись (ветер стихал), но всё равно столь резкое, что на носу хоть сколь-нибудь долго оставаться не удавалось. Так что Стивен шагал по верхней палубе от дверей кормовой каюты до переднего орудия с наветренного борта. Каждая вахта видела, как он ходит туда-сюда, и в каждой вахте матросы попроще заявляли, что в жизни не видели, что доктор может волноваться из-за приза. А их товарищи поумнее отвечали: «Разве будет господин, у которого трость с золотым набалдашником и собственный экипаж, волноваться из-за маленькой десятипушечной шнявы-приватира? Нет. У него зубная боль, и он ее пробует разгулять. Только ведь не поможет, никогда не помогало. Наверное, сейчас примет какое-нибудь лекарство, или, может, мистер Мартин зуб вырвет».

Пробило уже пять склянок ночной вахты, а ситуация, насколько мог судить Стивен, оставалась без изменений. Он, наконец, вернулся на нижнюю палубу, открыл медицинский ларь и извлёк свою бутыль с настойкой опия. «Нет, — сказал он себе, с демонстративным хладнокровием выпивая умеренную порцию, — единственное конкретное и выполнимое решение, какое я способен придумать, бесполезно. Придётся ждать развития событий и действовать по обстоятельствам. А чтобы достичь хоть какого-то результата, мне нужно немного поспать и справиться с этими несоразмерными переживаниями».

Стивен в последний раз вскарабкался по трапу, вошёл в каюту и сбросил влажную одежду. Киллик, не обязанный бодрствовать в такой час, молча открыл дверь и протянул сначала полотенце, потом сухую ночную сорочку. Он подобрал кучу одежды, сурово взглянул на доктора, но вместо того, что собирался сказать, произнёс лишь «доброй ночи, сэр».

Стивен достал четки из выдвижного ящика. Чтение молитв по четкам столь же близко к суеверию, как разведывательная работа — к шпионажу. Хотя долгие годы он считал личные молитвы и личные просьбы нахальством и невоспитанностью, более безличные формы в его глазах имели иную природу. Сейчас Стивена одолевала недвусмысленная потребность в набожности. Но тепло сухой ночной рубашки на бледном, промокшем, дрожащем теле, легкое покачивание койки (когда он смог в нее забраться) и действие настойки оказались столь сильными, что сон полностью поглотил его до седьмой «Аве Мария».

Разбудил его грохот орудий и рев приказов прямо над головой. Он сел, таращась в пустоту и собираясь с мыслями. Слабый серый свет сочился через окно. Создавалось ощущение, что его залило водой. Море опустилось вниз, а прямо впереди выстрелила еще одна пушка.

Стивен слез с койки, постоял, покачиваясь, а потом надел лежащие на рундуке чистую рубашку и бриджи. Он спешил в сторону сходного трапа, когда Киллик проревел:

— Нет, сэр, не надо. Не надо, сэр, вот без этого.

Он протянул длинный, тяжелый, пахучий брезентовый плащ с капюшоном и завязками из белого марлиня.