Сама виновата - страница 8
Она сделала глоток, и тут в комнату вошла мама.
– Что за барские замашки, Оля, вы тут развели?
Она пожала плечами.
– Смотри, прольешь, как будешь отстирывать? Пятна от кофе не отходят, между прочим.
– Это от чая не вывести.
– Я тебя предупредила. И чашку зачем взяли? Разобьете сейчас, а это моя любимая!
Ольга с максимальной осторожностью вернула чашку на столик. А ведь и правда, ей разрешали попить «из петухов» только в самых чрезвычайных ситуациях, когда она тяжело болела и не было гарантии, что выживет. Раза три в жизни всего, а остальное время чашка стояла в горке.
– Все, поднимаюсь.
– Да уж пожалуйста. Прекращай ты это безобразие, серьезно тебе говорю.
Ольга молча поднялась, рывком раздернула шторы и вгляделась в синее утро ленинградской зимы. Голые ветви тополей сплетались в мрачные узоры, а во дворе лежал снег, серый, как алюминиевые ложки в столовой. Вдруг зашумело, захлопало, и на дерево под самыми окнами тяжело опустилась целая стая ворон. Они каждое утро делали здесь привал по дороге на мясокомбинат, поэтому никакого знамения тут не было, но все равно нахлынула тоска.
– Доченька, я ведь тебе только добра желаю…
– Я знаю, мама, спасибо.
– И не надо со мной сквозь зубы разговаривать, будто одолжение делаешь. Лучше посмотри, как ты зашпыняла своего мужа. Почему он перед тобой на задних лапках должен прыгать?
Ольга пожала плечами:
– Просто любит меня и хочет сделать мне приятное.
– Смотри, заиграешься. В вашей-то ситуации, знаешь, не стоит тебе харчами перебирать.
– Хорошо, мам, не буду перебирать.
– Роди сначала, а потом перебирай.
– Мама, я поняла.
– Соберись вообще, доченька, на тебя последнее время смотреть противно. Кисель, да и все тут.
– Просто настроение плохое.
Мама фыркнула:
– Это тебя жареный петух в попу не клевал! Конечно, в жизни не видела ничего, жила на всем готовом, вот и ходишь, киснешь от всякой ерунды, не знаешь просто, какие мужья бывают. Другой давно бы тебя подбодрил, а Борис вьется: «Ах, кофеечек Олечке, ах, бутербродик!», а ты и рада. Правда, чего ж на шею не сесть, раз подставляют!
Накинув халат, Ольга вышла из комнаты. Муж стоял посреди кухни с тарелкой в руках, ждал, пока мама закончит воспитательный процесс.
Ольга засмеялась.
– Я должна тебя предупредить, что ничем хорошим это не кончится, – прошипела мама.
Длинный дом из серого кирпича будто по ошибке встал в ряду старинных особняков на набережной. Скупой фасад из однообразных, как соты, окон, первый этаж облицован черным камнем, и на козырьке широченного подъезда вывеска издательства – вот и все украшения.
И все же Полина любила бывать в этом унылом казенном здании. Она прошла сквозь единственную открытую среди множества дверей, миновала турникет, показав вахтеру пропуск, и по широкой лестнице с тоскливыми металлическими перилами поднялась на третий этаж, отвечая на приветствия встречных сотрудников кивком и улыбкой. Теперь уже с трудом вспоминалось, как четыре года назад она впервые робко переступила этот порог, ежась от страха, что сейчас ее, самозванку, выкинут вон.
Толкнув массивную, но обшарпанную дверь, Полина оказалась в приемной главного редактора.
– У себя?
– Полиночка, зачем спрашивать, – секретарша с улыбкой поднялась ей навстречу, – сами знаете, для вас Григорий Андреевич всегда у себя.
– Не занят?
– Ну что вы, дорогая, как он может быть занят для нашего лучшего автора?
Секретарша нажала на кнопку селектора пальцем с таким безупречным маникюром, что Полина невольно перевела взгляд на собственные руки. Нет, все же красить ногти – невыносимая пошлость.
– Проходите, Полиночка, только можно я вас на секундочку задержу… – Секретарша быстро достала из ящика стола новый номер журнала «Невский факел». – Вы мне книжечку не подпишете?
– Конечно, – Полина открыла журнал на странице со своим стихотворением. Все-таки фотография вышла не слишком удачная, – кому подписать?
Секретарша засмеялась:
– Как кому, Полиночка? Мне.
Полина на секунду растерялась, потому что не помнила, как зовут эту приветливую женщину.
– Вам? – уточнила она, надеясь, что у секретарши хватит такта подсказать свое имя. Увы…