Самозванец. Повести и рассказы - страница 10

— Словом, тебе на меня наплевать, — подвела итоги Настенька. — Впрочем, я тоже вчера не скучала. Слушай! Вчера внезапно приехал Сергей Геннадьевич Середа!

— Да ну?!

— Приехал, посидел на кухне... Рогожин растерялся, побежал в магазин за выпивкой, а Середа взял и уехал обратно.

— Странный человек.

— «Физтех», батенька. Рогожин даже не удивился. Так что мы вчера пили «Каберне», а потом занялись сексом.

— Середа рассказал что-нибудь интересное?

— Нет, он все возится со своим прожектом. Пробует достучаться до антимира. Одевается шиворот-навыворот и решает уравнения задом наперед. Черт с ним. Ты знаешь, я рассказала Рогожину о нас с тобой.

— Зачем?

— Глупый вопрос. Запомни — у меня нет от мужа секретов.

— Ну и что Рогожин?

— Купил мне две дюжины презервативов.

— Какой он... заботливый, — каменея, сказал Виталик.

— Не смей думать плохо о моем муже, — оскалилась Настенька. — Ты его не стоишь! Он — «физтех», а ты — кто?

— А я — хрен с горы. Но ты почему-то ко мне бегаешь.

— Сама не знаю почему. — Настенька принялась к Виталику льнуть. Когда она ластилась, то сразу делалась какой-то удивительно трогательной. Становилась похожей на котенка, который по шкодной своей натуре упал в чан с вареньем и, будучи вытащен оттуда за шкирку, висит — худой и длинный, с виноватым выражением морды.

— Понимаешь, — сказала она, задирая юбку, — ты в постели хорош. Бывают, конечно, и лучше — но ты хорош. И заботлив. И с тобой мне здорово. — Она стянула трусы с колготкам, скатала их в колобок и засунула под подушку.

— Но... — сказал Виталик.

— Ты что это? Бунт на корабле?

— Не здесь же! — Виталик показал глазами в сторону Алхимика.

— Смотрите, стыдливый какой! В первый раз небось не стыдился?

И верно. Первый раз был среди бела дня, через сутки после приснопамятного укуса.

В комнате находился некто Агасфер, а возле компьютера возлежал на своем диванчике Хозяин. Агасфер, понимающе улыбаясь, читал какую-то оккультную книгу. Неясно было, к чему относилась его улыбка — к тайным знаниям, содержащимся в книге, или же к явному торжеству молодой плоти над приличиями.

В разгар собственно действа Виталик поймал себя на том, что, совершая движения, он смотрит не в лицо партнерши, а — повернув голову — на лысину Агасфера, блистающую меленькими капельками. Это было смешно. Смешна была и Настенька, грешившая как пчела — деловито. Но (играй по правилам!) Виталик не рассмеялся. Это, наверное, стоило бы ему жизни.

Настенька рассупонила его и довольно быстро привела в нужное состояние.

— А еще, — сказала она, надеваясь сверху, — ты какой-то... странный. Будто я трахаюсь с инопланетянином.

— Интересно, — бормотал Виталик.

— Ну да. Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем ты на самом деле думаешь в такие минуты?

Виталик облился холодеющим потом. Физиономия «соседа» проступила на потолке, ехидная и ханжеская одновременно. «Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу...»

Виталик заставил себя смотреть на Настю. Ее лицо, висящее над ним, серьезно-сосредоточенное, стало казаться ему фантастической маской.

«Э нет, шалишь! — мелькнуло у него. — Я-то самый что ни на есть человек, а вот ты...»

Потом они пошли курить.

«Сложно, наверное, быть стервой», — думал Виталик, поглядывая, как Настенька давится мелкими и злыми затяжками. За окном снова кувыркалась метель-метелица, и стало вдруг Виталику уютно и хорошо. Теперь он сам был как вампир, наевшийся чего-то живого. Виталик, правда, знал: это только иллюзия насыщения, самообман, на который охотно идет человеческое естество, разбуженное тоской. Но хоть на время экзистенция его сыта и не будет требовать пищи.

— Снег идет, — тихо сказала Настенька, рисуя пальцем на стекле какие-то крючки. — Ты замечал, что в любое время года, неважно, что на небе ясно, здесь, из этого окна, всегда видно, что идет снег?

— Не успел заметить. Я же здесь недолго живу.

— Ну, заметишь еще.

Виталик поглядывает па нее искоса и видит, как под ровным выпуклым лобиком начинает червячком шевелиться мысль. Этого червячка Виталик от души опасался. Обыкновенно он толкал Настеньку на какую-либо злую шалость или заставлял в беспричинной ярости скрежетать зубами и плевать ядовитые слова, адресованные всему свету. Так, ни с того ни с сего она могла начать говорить о своей ненависти к неграм, вьетнамцам или иным «инородцам». У нее самой в крови были буряты, Виталик однажды об этом напомнил — и был вздрючен. Или жестоко, без повода, она хамила какому-нибудь посетителю квартиры. Тогда, нарвавшись па отпор, она кидалась к Виталику и принималась орать: