Самые страшные сны Александры Е-Грин - страница 2

В таком вот положении его застала Мария Павловна Гай. Ничуть не удивившись состоянию своего хорошего знакомого Мария Павловна отчетливо поздоровалась:

– Здравствуй, Ник.

– Здравствуй, Маша. Присаживайся. Нет, не на оттоманку, а вот, изволь, на мою шелковую обивку. Я, знаешь ли, нынче стул. – Предупредил он все вопросы разом, пытаясь сохранить при этом, маску красного дерева, практически не шевеля губами.

– Ну, держись. – Предупредила Мария Павловна.

Уверенными шагами достигла она стула и со всего маху уселась прямо на колени слегка закачавшемуся Никодиму Геннадьевичу.

– Э, брат, да ты никак антиквариат! – хмыкнула Маша.

– Это я от любви к тебе голову теряю, – серьезно ответил Никодим.

– Брось, Ник. Мы с тобой уже говорили на эту тему, и решили к ней больше не возвращаться. – Мария Геннадьевна тоже посерьезнела.

– Помню, помню. – Маска красного дерева треснула и осыпалась под напором эмоций, обнажив нескладное, носатое лицо Никодима Геннадьевича. – Что бы ты меня любила, я должен быть красив.

– Это ведь так просто! – Она весело вспорхнула с его колен. А он снова пошатнулся и не удержавшись на ногах упал на паркет. Подниматься не хотелось, и он стал слушать ее щебет прямо с пола. – Ты разве не понимаешь? Я почти совсем люблю тебя. Осталось совсем немного.

– Что ты несешь? – холодно, одними губами сказал Никодим.

– Дай угадаю, – азартно отозвалась Маша, – ты теперь гранитная плита?

– В яблочко! – он действительно стал похож на неотесанный кусок красного гранита – злой румянец во всю щеку, изломанные в суставах конечности плотно сжаты и ледяной тон, – Но, это не отменяет твоей проникновенной речи.

– С прошлого нашего разговора совсем ничего не поменялось. – Мария одним легким движением снова оказалась рядом с новообразованной окаменелостью и скомандовала, – Никуша, отомри.

– Слушаюсь – тяжелый выдох, и он снова у ног сумасшедшей, – да, я не понял тогда и сейчас не понимаю. Если хочешь знать, я – ручей. Мои помыслы чисты, кроме тех, в которых фигурируют камень на твоей шее и воды сомкнувшиеся над твоей головой.

– Миленький, постарайся понять, ведь у тебя дар. Ты способен меняться не только в мыслях, но и физически. Только сейчас – дерево, камень, вода! – умоляла Маша, стоя по калено в бурном горном потоке.

– Дура. Это ведь все не имеет отношения к жизни. В этом нет собственной души! Как, скажи мне, как я вдруг возьму и стану тем, кого я не знал никогда и тем, кого мне нет желания наблюдать?

– Тогда, дорогой мой Никадим Геннадьевич, вам не получить моей любви. Вы ведь ради нее даже стараться не хотите.

Они разошлись по разным углам комнаты. Немного помолчали – просто люди. Но, не выдержав тишины, Никадим Геннадьевич вдруг влился в дубовую панель и принялся повторять выкрутасы резьбы.

– Опять ты за свое! – разочарованно сказала Маша. – Но уж я тебя проучу!

Вдруг откуда не возьмись, в ее руках возник топор. С ним наперевес, она пересекла комнату. Остановившись у дубовой панели, она занесла свое оружие. Никодим пытался укрыться от ее ударов в завитках и причудливых формах. Но, она находила его со снайперской точностью и он гиб под лезвием топора снова и снова, пока наконец, дубовая панель не раскололась на две части.

Все было кончено. Мария Павловна швырнула на пол тяжелый топор, отряхнула подол платья и вышла вон.

Всю ночь в комнате стояла тишина. Никто не открывал окон, никто не зажигал ночника.

За то, по утру в комнате Никодима Геннадьевича, объявился весьма привлекательный мужчина. Он нахально ходил по комнате Никодима в его пижаме, пил кофе по его рецепту из его же фарфора. В общем вел себя совершенно раскованно, будто это он и есть, тот самый Н.Г. Штырь. Собственно, были некоторые сходства. А уж если сравнивать с фотографией в паспорте, то Ник, запечатленный на ней был карикатурой, пародией на нового, привлекательного во всех отношениях. О том, что произошло прошлым вечером, он не вспоминал, точнее сказать, он и не знал о том. Можно сказать, что речь шла обо всей его минувшей жизни – стульях, камнях, ручьях, Марии Павловне Гай.