Самые знаменитые реформаторы России - страница 55
Но многие историки отказывали Борису в человеческих добродетелях, хотя и признавали его незаурядные способности. В частности, Костомаров пишет: «…красивый собой, он отличался замечательным даром слова, был умен, расчетлив, но в высокой степени себялюбив. Вся деятельность его клонилась к собственным интересам, к своему обогащению, к усилению своей власти… Постоянно рассудительный, никогда не поддавался он порывам увлечения и действовал всегда обдуманно…
Ничего творческого в его природе не было. Он не способен был сделаться ни проводником какой бы то ни было идеи, ни вожаком общества по новым путям; эгоистические натуры менее всего годятся для этого». Однако что бы ни говорили историки, есть объективные данные, показывающие нашего героя в положительном свете.
Безусловно замечательным является тот факт, что будучи долгие годы рядом с Иваном Грозным, в том числе во времена опричнины, он сумел не запятнать себя личным участием в казнях, оргиях, разного рода безнравственных поступках. И при этом — не навлечь на свою голову гнев царя. Более того, есть свидетельства о его попытках возражать Ивану Васильевичу, предостерегать его от откровенно безобразных поступков. В частности, он заступался, хотя и безуспешно, за сына царя Ивана во время его ссоры с отцом, кончившейся смертью наследника престола. Здесь мы видим не только наличие у Бориса нравственных установок, удерживавших его от дурных поступков, но и большого мужества, позволявшего перечить самому Грозному. Ну и, конечно, хитрости, изворотливости, дипломатии, такта — как угодно можно назвать то, что позволяло сохранить достоинство, не дать повязать себя разного рода гнусностями, творившимися в царском окружении, одновременно оставаясь в этом окружении.
Говорить о нравственной в современном понимании этого слова позиции главы государства средневековой эпохи очень сложно без риска допустить подмену понятий, но все-таки следует в этом смысле отдать предпочтение Борису перед его предшественниками на московском троне, да и перед многими современными ему европейскими монархами. Но неисповедимы повороты истории. Бывает так, что действительному злодею-узурпатору удается долгие годы пребывать у власти и спокойно умереть в славе, а достойный легитимный правитель, будучи оболганным, обвиненным в несуществовавших пороках и несовершенных злодеяниях, погибал насильственной смертью.
Очевидно, следует считать бесспорным властолюбие Бориса и стремление во что бы то ни было стать царем, как и лицемерие при отказе подчиниться решению собора и возложить на себя шапку Мономаха. Но решение собора состоялось, и он чист перед историей — о какой-либо узурпации трона не может быть и речи. Однако по сей день остается неизвестным, причастен ли Борис к смерти царевича Дмитрия.
Дмитрий погиб в 1591 г. в Угличе, куда был сослан с матерью Марией Нагой, последней женой Ивана Грозного. Кто или что стало причиной его смерти — теперь уже не установить. Но на основе народных сказаний и измышлений врагов Бориса Годунова в историографии исподволь утвердилась идея о его виновности в смерти царевича, стоявшего на пути к престолу. В этом были убеждены такие выдающиеся отечественные историки, как Карамзин, Костомаров, Соловьев. Хотя ни комиссия, возглавляемая Василием Шуйским, расследовавшая убийство сразу же после его свершения, ни другие разбирательства не выявили улик, изобличающих Бориса в преступлении. Но авторитету Годунова толки о его причастности к убийству нанесли огромный урон.
Образ царя-злодея, детоубийцы стал дополняться другими несовершенными, но приписанными ему преступлениями. Народная молва обвинила его в смерти царя Федора, в трехлетнем неурожае, жестоком голоде (1601–1604 гг.), в московском пожаре, в набегах татар, даже в смерти датского королевича, жениха своей дочери Ксении. Очевидно, все эти слухи, толки, обвинения рождались не только сами по себе, но и формировались боярами, представителями знатных княжеских родов, считавших себя более достойными претендентами на царский трон. Борис понимал это и платил им жестокими преследованиями, выходящими за рамки здравого смысла. Одних ссылал, других постригал в монахи (в том числе Федора Романова, ставшего митрополитом Филаретом, отца будущего царя Михаила), третьим не разрешал жениться, чтобы не произвести новых претендентов на царский трон. Подозрительность, мнительность, поощрение доносительства достигли в последние годы царствования Бориса невиданных масштабов. Современник так оценивал произошедшие в Годунове перемены: «Цвел он как финик, листвием добродетели, и если бы терн завистной злобы не помрачал цвета его добродетели, то мог бы древним царям уподобиться. От клеветников изветы на невинных в ярости суетно принимал, и поэтому навел на себя негодование чиноначальников всей Русской земли: отсюда много ненасытных зол на него восстали и доброцветущую царства его красоту внезапно низложили».