Самый грустный человек - страница 11
— Боб, подумай, что ты говоришь.
— А если ты в самом деле любишь, почему ты жива до сих пор?.. — Взгляд был жестокий, непрощающий. И особенно бесила его мысль, что мать простит ему и эту пытку.— Другие матери давно бы умерли от горя... покончили бы с собой...
— Я бы не уважала себя, если б хоть на миг позволила себе подумать такое. Я обязана быть сейчас сильнее самой себя.
— Ма, значит, ты в самом деле любишь меня? — Страуд разом сжался, сник и захотел вытереть нос непременно платком матери.
— Глупый мальчик, подойди ко мне, — полушутя-полусерьезно мать дернула сына за ухо. — Встань на колени и проси прощения.
— Дерни крепче, ма... До чего хорошо... как много лет назад... ты меня накажешь... а кофе не дашь, конфет тоже...
Мать обняла, прижала к себе коленопреклоненного сына и стала гладить его по голове.
— Будь крепче, Боб. И не позволяй, чтобы тебя ставили на колени. Ни в коем случае не позволяй. Раньше ты не был таким. Неужели одиночество и четыре стены должны изменить тебя?
— Скажи, ты любишь меня, ма?..—не отставал Страуд. — И всегда будешь любить?.. Больше всех на свете?.. И ты будешь страдать из-за меня?.. Ведь твоя любовь единственная моя связь с жизнью...
— Будь спокоен, Боб, я не оставлю тебя, я буду приходить каждый день. В твоем воображении я всегда буду являться первой...
Страуд, уткнувшись лицом в юбку матери, замер. Сейчас, в эту минуту, он был уверен, что, будь мать всегда рядом с ним, он бы никогда не захотел жениться на Гее.
— До свиданья, Боб. Смотри, кофе остынет. На конфеты не набрасывайся.
Но мать не ушла, отодвинулась в угол и молча встала там, как статуя.
— Надзиратель! — заорал Страуд.
Железная дверь отворилась, вошел надзиратель. Его комната находилась как раз на том этаже, где были камеры-одиночки приговоренных к пожизненному заключению. Внимательнее всех в тюрьме были к приговоренным к смерти, после — к пожизненно заключенным. Остальных для тюремного начальства не существовало.
— Нашел! — с восторженным криком встретил его Страуд. — Я знал, что я на верном пути, честное слово, знал!
— В чем дело? Если опять из-за каких-то глупостей вызвал, пойдешь в карцер, сам знаешь. По тюремным правилам, пункт восемьдесят шестой.
— Берется коробка... вот такой вот величины... — глаза Страуда лихорадочно блестели. — Внутри густая электрическая сеть... есть провода-воспоминания, провода-ответы...— Он задыхался, потому что уже переживал близкую победу, единственный выход из этого жуткого положения. — Можно задать любой вопрос... и, представляешь... нет, ты не можешь представить этого... Нажимаешь кнопку и слышишь ответ. Вот тут схема, посмотри. Ну что, понял? Мы будем ограждены от ошибок... и будем жить как надо. Кто из нас не мечтал об этом...
— Смысл? — бесстрастно сказал надзиратель.
— Но я уже объяснил. Взгляни на схему.
— Кому нужна эта твоя коробка? Кому нужно знать правду? Например, я захочу разве услышать, что я жесток и невежествен?
— Не захочешь, — испуганно подтвердил Страуд.
— А король, к примеру, захочет он?..
— Не захочет.
— Но ты же не знаешь, о чем я спрашиваю.
— Все равно.
— У твоего открытия есть большой минус. Ты придумал его только для себя. Я знаю, ты хочешь нажать кнопку и услышать, что ты невиновен. Ведь так оно и есть на самом деле, ты невиновен. — У дверей он повернулся и добавил: — Не вызывай из-за пустяков, я ведь говорил. В карцер. На неделю.
— Надзиратель... Значит, я все еще несвободен?..
Надзиратель отрицательно покачал головой:
— Твое открытие бессмысленно.
И вышел из камеры. Страуд стоял окаменев. А как же бессонные ночи и сотни проштудированных книг? А схема, эта безупречная схема? Этот чудесный всплеск мысли? Значит, он по-прежнему должен есть водянистую тюремную похлебку и по-прежнему ему не будет казаться, что он ест самые вкусные яства мира.
И он снова обратился к помощи своего воображения. На этот раз через металлическую дверь прошла Гея. Она была в пальто. Гея очень давно не посещала Страуда.
— Ты меня не любишь, — с ненавистью сказал Страуд.— Если бы любила, не пришла бы в пальто. Надела бы и ты халатик и шлепанцы...