Санаторий - страница 23
Разговор начала психолог – она сбавила шаг и приняла чуть в сторону, так что они с Ионой шли теперь почти бок о бок.
– Вы и сейчас слышите эти звуки? – спросила она.
Иона прислушался.
– Нет… кажется, нет.
– Значит, это было ваше одиночество.
Он улыбнулся.
– Одиночество похоже на безумие?
Она внимательно заглянула ему в лицо. Ответила:
– Во всяком случае, между ними много общего. Не советую вам концентрироваться на вопросе своего психического здоровья. Знаете, если ты долго смотришь в бездну…
«И смотрят жадно из тьмы и мрака, как две луны, два пустые зрака, и чьи-то руки в озябшем сердце ключ повернут и откроют дверцу. За этой дверцей я прячу душу – в одну восьмую всемирной суши, в одну двадцатую океана – неизлечимую мою рану…
Душа – это рана, нанесённая… Кем или чем? Богом?..
Да, если ты долго смотришь в бездну, она, зараза, тоже начинает смотреть в тебя. Нужно не смотреть ей в глаза. Ни ей, ни Кундри, ни Ездре. Если они моя бездна, как утверждает Сам, то лучше не смотреть в них, не встречаться с ними взглядом. Нету у безумия начала, нету у безумия конца… Одна, значит, получается, сплошная середина, без начала и конца, а, Сам? Ловко придумано!»
– Почему я никогда вас не видел? – спросил Иона.
Психолог помолчала.
– Потому что раньше меня здесь не было.
– А когда появились?
– Когда вы прыгнули в эту… клоаку.
– А что вы делали до этого?
– Держать строй! – прикрикнула Кундри, бросив злобный взгляд на психологиню. Та торопливо заняла своё место впереди Ездры.
– Не знаю, – бросила она через плечо.
17
Привал устроили, когда санатория уже не видать было на горизонте даже в прицел снайперки Кундри. Расселись на кочках, выбирая места повыше и подальше от топких лужиц, шагнув в одну из которых, можно провалиться по колено в стылую липкую жижу, вытолкнув на поверхность полусгнивший труп жабы, воробья, а то и зайца. Костёр развести было не из чего – вокруг, на сколько хватало глаз, расстилалась однообразная кочковатая равнина – грязная тряпка без всяких признаков растительности, если не считать пучков осоки, мха да редкой жухлой травы.
Костёр развести было не из чего, зато у Кундри в подсумке нашлись три бутерброда с сыром. Даже два полиэтиленовых мешка, а каждый был сложен для верности ещё вдвое, не предохранили хлеб от пропитывания вонью, затоплявшей канализацию. Чтобы съесть доставшуюся ему долю, Ионе пришлось задерживать дыхание, пока жевал, и выдыхать зловоние изо рта, вдыхая только носом. Вонь Гадской топи, доносимая ветром, была всё же не столь мерзкой, как привкус у этого бутерброда.
Горизонт таял в дождливой мороси и в тумане, ползущем с Гадской топи, заволакивавшем пространство рваными белыми нитями, отчего окружающее пространство съёжилось, сгустилось вокруг, вычленив из себя четырёх человек, словно актёров на сцене, занятых в спектакле, но не ведающих даже, есть ли в зале зрители.
– А теперь, – сказала Кундри, когда бутерброды были кое-как съедены, – наша новенькая немного расскажет нам о себе.
И многозначительно огладила, оправила ветошь, которой был обмотан приклад винтовки.
Роза Шарона подняла на неё свои чёрные глаза, медленно улыбнулась. Спросила:
– А что рассказывать?
– Кто ты? Откуда взялась? Зачем? – Кундри выстрелила вопросами, загибая на каждом палец.
– Я психолог, – пожала плечами кореянка. – Как и вы все, взялась из его подсознания. Взялась затем, чтобы вывести вас и себя отсюда и вернуть в обычный мир.
Наступило молчание. Иона заметил взгляды, которыми уставились на эту розу Ездра и Кундри – так смотрят на человека, в котором только что вдруг определили чокнутого, как на ребёнка, который отмочил забавную штуку, но чёрт его знает, ка́к следует к этой штуке относиться и не стоит ли показать дитяти психиатру.
Наконец Кундри прочистила горло и участливо вопросила:
– Как ты сказала? Из его… подсознания? Что за прикол?
– Я понимаю, что буду сейчас нести, с вашей точки зрения, полную ахинею, – улыбнулась роза, – но так или иначе, рано или поздно, я должна буду вам это сказать… В общем… только не считайте меня шизофреничкой… в общем, на самом деле нас сейчас тут нет.