Санаторий - страница 43
снюсь сейчас, а моё тело лежит в клинике.
– В клинике? Какой клинике? – отозвался встревоженный голос Ездры.
– Что?
– Ты сказала, дескать, тело твоё лежит в клинике.
– Да?.. Не знаю. Это… Не знаю, почему я это сказала. Поймите, Ездра… это сон, а во сне… во сне не всегда говоришь то, что думаешь…
– И не всегда, это, думаешь, что́ говоришь, ага?
– Да.
Потом, после минутного молчания, Ездра что-то долго бормотал, но Иона уже не мог расслышать слов, бормотание Ездры походило на скороговорку монаха, быстро читающего молитву, на шум ветра, на шорох прибоя или гул дальнего-дальнего камнепада. Слушать его, не понимая, стало вдруг так невыносимо, что Иона закрыл ладонями уши и долго стоял уперевшись лбом в холодную пыльную стену.
Когда он отошёл от неё, всё уже, кажется, закончилось. Над цехом повисла тишина, наполенная скрипами, шорохами, неясным сопением и приглушённым лязгом, будто работал неподалёку некий механизм. Далеко в промзоне выла собака, и протяжный этот унылый вой вытягивал душу предчувствием или даже обещанием чего-то очень плохого. Потом на несколько секунд вырвался в небо и слился с собачим воем протяжный заводской гудок. В соседнем помещении перекликались Ездра и Чиполлино. Ни Таилиэту, ни Кундри слышно не было. И не видно было ни зги в этом сумраке, в этой почти космической тьме.
Ощупью он долго пробирался вдоль стены, не убирая от неё руки, осторожно переставляя ноги, до рези в глазах бессмысленно вглядываясь во мрак, пока за очередным поворотом вдруг не ударил в глаза взрывом сверхновой тусклый свет запылённой лампочки, болтающейся под потолком тесного помещения, похожего на закуток-слесарку.
Вынырнула из темноты откуда-то сбоку Кундри, остановилась в шаге, тяжело дыша и вглядываясь в лицо Ионы так, словно хотела или наоборот боялась увидеть в нём ответ на все вопросы мира, на которые если не сейчас, то никогда уже не будет отвечено.
– Что? – невольно произнёс Иона, тускнея под её занозящим взглядом.
– Где все? – вопросила она, пробегая глазами по фигуре Ионы сверху вниз и обратно, будто сомневалась, что это действительно он и сличала теперь с образом в памяти.
– Не знаю. Собака выла, слышала?
– Какая собака?
– Не знаю, какая. И гудок заводской. Тоже не слышала?
– Нет.
– Странно…
Кундри вдруг сделала шаг ближе, толкнула в грудь, прижала спиной к шершавой бетонной стене, приблизила своё лицо к Иониному. Он почувствовал запах давно не чищенных зубов, стянутого жаждой рта.
– Чего? – произнёс он. – Ты чего, Кундри?
Она дышала часто, дыхание было неровным, подрагивающим, суетливым.
– Только не ори, – сказала она. – Этим не нужно слышать.
– Не орать? – улыбнулся Иона. – Бить будешь, что ли? Или насиловать?
Она ещё плотней прижалась к нему, прошептала в самое лицо:
– Ты тоже думаешь, что я… ненастоящая?
– Нет, я так не думаю, – опешил Иона. – Ты настоящая, Кундри.
– Правда?
– Да. А кто думает, что ты не настоящая?
– Поцелуй меня…
– Ну вот, а говорила, что не будешь насиловать…
– Поцелуй меня, Иона.
– Сначала покажи правое бедро.
– Бедро? – её брови дёрнулись вверх. – Правое? А почему – именно правое? Тебя только от правых ляжек штырит? Вообще-то, у меня есть места и получше.
– Я знаю. Покажи, – настаивал Иона.
Кундри не шевелилась, замерев, глядя Ионе в глаза. Во взгляде её читался… страх, да. Кундри боялась! Но – чего?
– Покажи, – повторил Иона, впитывая её страх, наполняясь им и чувствуя внезапно, что этот страх делает его самого решительней и неуязвимей.
– Ну? – нажал он.
– Нет. Я боюсь, – сказала Кундри, и губы её задрожали, а зрачки заметались в тесноте глазниц, пытаясь утаить назревавшие слёзы. – Нет. Вдруг… вдруг там ничего нет?
– Где?
– На ноге. У меня на ноге. Вдруг там ничего нет? Я… я тогда с ума сойду. Я убью себя.
«Это что? – думал Иона, вглядываясь в страдальческое выражение лица снайперши. – Что это? Истерика? Игра? Да нет, слишком тонко для этой… Кассиопеи. Нет, амазонки. Слишком тонко.
– Хочешь, я скажу тебе всю правду? – прошептала Кундри.
– Прямо всю? – улыбнулся Иона. Но улыбка вышла откровенно натужной, потому что ему тоже вдруг стало страшно. Слово «правда» иногда может испугать похлеще пистолета. – Может, не всю для начала? Всю сразу я не переживу.