Санкт-Петербургские вечера - страница 21
И Цицерон нисколько не удалялся от мнений тех философов и посвященных в таинства, которые полагали, что «мы живем в этом мире для того, чтобы искупить некое злодеяние, совершенное в мире ином». Он даже где-то цитирует сравнение Аристотеля, которого созерцание человеческой природы навело на мысль о страшных муках несчастного, привязанного к трупу и обреченного разлагаться вместе с ним. В другом месте он ясно говорит, что «природа обошлась с нами скорее как мачеха, а не как мать, и что божественный дух в нас как бы заглушен полученной от природы склонностью ко всевозможным порокам».>24> И не замечательно ли, что Овидий>(10) описывал человека совершенно в тех же выражениях, что и св. Павел? Эротический поэт сказал: «Вижу благо, люблю его, но зло соблазняет меня»,>1,1 между тем апостол в изящном переводе Расина>(13) говорит:
Je ne fais pas le bien que j’aime,
Et je fais le mal que je hais.>25>>26
Когда же цитированные мною философы уверяют нас, что пороки человеческой природы принадлежат «более отцам, нежели детям», совершенно ясно, что они не ведут речь о каком-то конкретном поколении. Но если это утверждение останется столь неопределенным, то оно утратит всякий смысл — так что нам не остается ничего другого, как отнести его к порче изначальной, а следовательно, всеобщей. Платон говорит, что «созерцая самого себя, он не в силах постичь, кто пред ним: чудовище ли, злее и коварнее Тифона, или существо нравственное, кроткое и благое, которое причастно божественной природе».>11 (13) Он добавляет, что человек, мучительно влекомый в противоположные стороны, может творить добро и жить блаженно, «только лишь подчинив ту способность души, в которой коренится зло, и освободив ту ее часть, где пребывает орган добродетели».>4(м) Это вполне христианское учение, ибо нельзя яснее и недвусмысленнее признать первородный грех, — так какое же нам дело до расхождений в словах? Человек зол, невероятно зол. Бог ли создал его таким? Нет, конечно, и сам Платон спешит ответить, что «благое существо не желает и не творит никому зла». Значит, это мы сами пали — но каким
образом? Та порча, которую Платон видел в себе, не была чем-то свойственным лишь ему, и он, разумеется, не считал себя более испорченным и злым, чем его ближние. А значит, Платон говорил в сущности то же, что и Давид: «Мать моя зачала меня в грехе»,>(|5) и если бы эти выражения пришли ему на ум, он бы их не колеблясь использовал. Итак, если всякое вырождение не может быть ничем иным, кроме как наказанием, а наказание предполагает преступление, то разум сам по себе, без помощи откровения вынужден прийти к идее первородного греха. Ибо наша роковая склонность ко злу есть истина, доказанная чувством и опытом; о ней свидетельствуют все эпохи, и склонность эта, всегда более или менее превозмогающая совесть и закон, беспрестанно порождала на земле всякого рода прегрешения и проступки, — а потому человек никогда не мог признавать и оплакивать свое прискорбное состояние, не исповедуя тем самым тот горький догмат, о котором я веду речь. Ибо не может он быть злым, не будучи дурным, дурным — не будучи испорченным, испорченным — не будучи наказанным, наказанным — не будучи виновным.
В общем, господа, нет ничего столь же удостоверенного всевозможными доказательствами, столь же общепризнанного в той или иной форме, наконец, столь же правдоподобного по внутренней своей сути, как теория первородного греха.
Позвольте сказать вот еще о чем. Надеюсь, вы без труда поймете, что изначально поврежденный в своей основе разум не способен и вечно пребудет неспособным (если не претерпит сущностного возрождения) к тому неизреченному созерцанию, которое старые наши учители столь метко именовали блаженным видением, ибо оно приносит вечное блаженство и само по себе является таковым, — точно так же, как вы постигаете, что поврежденный в своей основе материальный глаз неспособен переносить солнечный свет. Так вот, эта неспособность наслаждаться солнцем и является, если не ошибаюсь, тем единственным следствием первородного греха, которое мы должны рассматривать как прирожденное и не зависящее от любых нынешних прегрешений.