Санкт-Петербургские вечера - страница 27

Кто научил их называть лихорадку «очистительной» или «искупительной»?^>18 Не очевидны ли здесь сила суждения и истинное понимание связи вещей, благодаря которым народ и сообщает правильность именам? Однако поверите ли вы, что подобная глубина мысли была возможна в ту эпоху, когда и писать-то едва умели, когда диктатор возделывал заступом собственный сад, когда сочинялись такие стихи, в которых Варрон^>(52) и Цицерон уже ничего не могли понять? Эти и другие слова (а их можно привести во множестве), связанные со всей философией Востока, являются остатками более древних языков, исчезнувших или забытых. У греков на сей счет сохранились древние предания, и кто знает, не об этой ли истине свидетельствует Гомер (может быть, бессознательно), когда упоминает о людях и вещах, которых боги называют так, а люди — иначе?^>19

Читая нынешних метафизиков, вы встретите бесконечные разглагольствования о важности знаков и о преимуществах, как они выражаются, «философского языка», который был бы создан априори или усовершенствован философами. Я отнюдь не намерен входить в вопрос о происхождении языка (совпадающего, замечу мимоходом, с проблемой врожденных идей), но в одном могу вас уверить, ибо нет ничего более очевидного: в детском своем возрасте народы обладали изумительным даром создавать слова — зато во времена самые просвещенные философы оказались к этому совершенно неспособны. Припоминаю, что и Платон отметил подобный талант юных народов.^>20 И в особенности замечательно, что у нас возникает впечатление, будто люди действовали путем совместных размышлений, на основе выработанной сообща системы, тогда как это абсолютно немыслимо со всех точек зрения. У каждого языка есть свой гений, и гений этот — един, что исключает всякую возможность договора, предварительного соглашения и произвольного изобретения. Общие законы, выражающие этот дух языка, и есть самое замечательное в нем. В греческом, например, существует закон, согласно которому целые слова могут соединяться посредством слияния их частей — так образуются новые значения, причем исходные элементы остаются вполне узнаваемыми. И от этого универсального правила язык не отступает никогда. Менее гибкий латинский язык позволяет, так сказать, «дробить» слова — а потом, посредством бог весть какой, часто весьма причудливой агглютинации отбирает и соединяет обломки, причем исходные элементы может определить лишь опытный глаз. Например, из следующих трех слов — саго, data, VERmibus — было образовано слово

cadaver,^>(53) «плоть, отданная червям». Из других слов —

magis И VOLO, NOn И VOLO^>(54) — ПОЛУЧИЛИ MALO И NOLO,^>(55)

два превосходных глагола, способных внушить зависть всем прочим языкам и даже греческому. Из саесus ut ire («двигаться на ощупь, вслепую») латиняне создали еще один удачный глагол, caecutire, недостающий нашему языку,^{>44> magis и aucte >(5б) произвели macte,>(57) слово характерное именно для латинян, которым пользовались они с особым изяществом. По тому же принципу образовано и слово uterque, столь счастливо составленное из unus alTERQUE,>45> — и здесь я им чрезвычайно завидую, ибо мы можем передать это значение лишь целой фразой «и тот, и другой» (l’un et l’autre). А что сказать вам о слове negotior («я занят», «я не теряю времени зря»), откуда происходит negotium >(59) и т.д.? Однако, на мой взгляд, гений латинского языка превзошел самого себя в слове oratio,>(60) образованном из os и ratio, «уста» и «разум», то есть «говорящий разум».}

Подобный образ действий не чужд и французам. Наши предки (ancêtres) сумели великолепно назвать своих предков, соединив часть слова ancien (древний, старинный) со словом Etre (бытие, существо), подобно тому, как образовали они слово beffroi (дозорная башня) из Bel effroi. А посмотрите, как поступили они некогда с двумя латинскими словами duo и ire, из которых создали слово DUIRE, со значением «идти вдвоем», а затем, путем

совершенно естественного распространения смысла — «вести», «сопровождать» (mener, conduire).^>21 Из личного местоимения se, наречия места Hors и глагольного окончания tir они образовали sortir то есть sehors tir, или «вывести себя за пределы того места, где находился прежде»,