Санкт-Петербургские вечера - страница 5

Граф. Паскаль где-то замечает: последнее, что мы обнаруживаем, сочиняя книгу, — это то, что следовало поставить в ее начале. Милые мои друзья, я не сочиняю книг, но я приступаю к рассуждению, которое может оказаться весьма пространным, — и вот уже в самом его начале я мог заколебаться. К счастью, вы избавляете меня от трудных размышлений и сами указываете, с чего должно начать.

Вы сами не знаете, что говорите — этот фамильярный оборот можно употребить лишь по отношению к ребенку или к подчиненному. И, однако, человеку рассудительному позволено обратиться с подобным комплиментом к толпе, пускающейся в рассуждения по трудным философским вопросам. Случалось ли вам, господа, слышать когда-нибудь жалобы солдата на то, что удары в битве поражают лишь честных людей, а для того чтобы стать неуязвимым, достаточно быть негодяем? Уверен, что нет — ведь на самом деле всякому известно: пуля не выбирает. И я вправе говорить по меньшей мере о совершенном равенстве между бедствиями войны по отношению к людям военным и несчастьями жизни в целом по отношению ко всему человечеству. А если предположить, что эта пропорция точна, то ее одной вполне достаточно, чтобы избавиться от мнимых затруднений, основанных на явной лжи, — ибо не просто не верно, но очевиднейшим образом ложно утверждение, будто в нашем мире преступление в целом торжествует, а добродетель — несчастна. Напротив, совершенно очевидно, что блага и несчастья — род лотереи, в которой каждый без исключения может вытащить белый или черный билет. А значит, вопрос нужно ставить по-другому: почему в земной жизни праведник не избавлен от несчастий, постигающих преступника, и почему злой не лишен тех благ, коими может наслаждаться праведник? Но это уже совершенно иная проблема, и я буду весьма удивлен, если одна лишь простая ее формулировка не докажет вам нелепости самого вопроса. Ибо такова одна из моих излюбленных идей: внутреннее чувство обыкновенно свидетельствует честному человеку об истинности или ложности определенных утверждений прежде всякого их исследования, а часто даже — без каких-либо необходимых для того специальных занятий и разысканий, которые дали бы ему возможность судить с полным знанием дела.

Сенатор. Я до такой степени с вами согласен и столь восхищен этим учением, что, быть может, зашел слишком далеко, перенеся его в область наук естественных; и однако, я могу — по крайней мере, до известного предела, — сослаться здесь на опыт. Не однажды так случалось, что в вопросах физики или естественной истории меня возмущали — ия сам не понимал отчего! — некоторые общепризнанные мнения; впоследствии же я имел удовольствие наблюдать, как их опровергают, а то и вовсе подымают на смех люди, глубоко сведущие в тех самых науках, на познание которых я, как вам известно, не претендую. Полагаете ли вы, что нужно быть равным Декарту, чтобы иметь право смеяться над его «вихрями»?^>(7) И если .мне станут рассказывать, что планета, на которой мы обитаем, есть всего лишь комок грязи с Солнца, унесенный оттуда несколько миллионов лет тому назад пролетавшей мимо кометой; что животные образуются примерно так же, как строятся дома, т. е. одна их часть попросту пригоняется к другой; что все слои земной коры не более чем случайный результат химического процесса осаждения, и тысячу других премилых вещей того же рода, о которых так много толковали в нашем веке, — то неужели нужно много читать, много размышлять, неужели требуется состоять членом четырех или пяти академий, чтобы почувствовать всю нелепость подобных теорий? Более того, я полагаю, что даже в вопросах, относящихся к точным наукам, или в тех, которые, как можно подумать, всецело опираются на опыт, закон интеллектуальной совести остается столь же действительным для людей, в подобные познания не посвященных. И это — признаюсь вам, понизив голос — заставило меня усомниться во многих вещах, всюду почитающихся за совершенно достоверные. Объяснение морских приливов солнечным и лунным притяжением, разложение и образование воды, другие теории, превратившиеся сейчас в догмы, — все это мой рассудок решительно отказывается принимать, и какая-то неодолимая сила заставляет меня думать, что придет однажды добросовестный ученый и покажет нам, что мы заблуждались во всех этих важных вопросах или просто не понимали друг друга. Вы, пожалуй, скажете (дружба имеет на то право): с вашей стороны это обыкновенное невежество. Тысячу раз я сам себе это говорил. Однако растолкуйте мне в свой черед, отчего не бываю я столь же упрямым и невосприимчивым по отношению к другим истинам? Там я верю на слово наставникам, и никогда в моем рассудке не возникает ни единого возражения против веры.