Саундер ждёт хозяина - страница 13

Но мать продолжала напевать, и он возвратился к мыслям о сказке. «Не может быть такой большой печи», — наконец решил он.

Он наблюдал, как красные угольки в открытом поддувале ярко вспыхивают при каждом сильном порыве ветра, от которого в трубе раздавался глухой свист. Горящее полено со стуком ударилось о стенку плиты, но мальчик теперь уже не пытался убедить себя, что это постучал лапой Саундер. Он думал о завтрашнем дне, когда пойдёт в лес искать Саундера.

— До чего надоел этот свист в трубе, — сказал он вслух.

Он ненавидел холодный ветер, который продувает насквозь одежду, пробирает до костей и вызывает озноб. Он надеялся, что завтра в лесу ветра не будет. От ветра лес шумит. Мальчик любил, когда в лесу тишина. Он понимал тишину. В тихом лесу мальчик слышал многое. Но тишина хороша в лесу, а не дома. Тишина в доме заглушала всё, из-за неё он ничего не слышал. Эта тишина была долгой и тягостной.

— Поверни немного вьюшку, и свист прекратиться, — сказала наконец мать.

На следующий день мальчик пошёл в лес на склоне холмов. Он безуспешно звал и звал Саундера. От холодного ветра мальчик продрог до костей. Он вернулся домой, когда совсем стемнело. Его одежда была порвана во многих местах. Огромный комок в горле опять перехватил дыхание. Мать дала ему поесть, приговаривая:

— Ах, сынок, сынок, тебе не следует больше ходить в лес. Саундер ещё может вернуться. Ты должен привыкать к потерям, сынок. Пожилые люди смиряются с потерями, но молодёжь не может к этому привыкнуть. Одни люди рождаются, чтобы всем владеть, а другие — чтобы всё терять. Но Саундер всё же ещё может вернуться.

Однако проходила неделя за неделей, а Саундер не возвращался…

Однажды вечером мальчик узнал, зачем мать принесла бутылочку с экстрактом ванили. Пришло рождество, и мать замесила пирог. Когда она раскатала на столе четыре лепёшки и покрыла их глазурью, мальчик заметил, что из трёх лепёшек она сделала один большой пирог, а из оставшейся — маленький.

— Зачем два пирога? — спросил он.

Но мать напевала про себя и не отвечала. Она положила маленький пирог на верхнюю полку буфета, а большой уложила в картонную коробку, которую принесла из лавки.

Сладкий запах пирога с ванилью давно уже привлёк малышей к столу. Мать тянулась через их головы или обходила их, продолжая хлопотать над пирогами. Наконец она сказала:

— Я кончила. Теперь можете облизать противни.

Мальчик остался греться на стуле возле плиты. Сегодня он весь день проискал Саундера под дубами в дальних живых изгородях. Лучше посидеть у плиты — всё равно он самым последним получит противень. Он переходил от младшего к старшему, и когда наступала очередь мальчика, на нем почти ничего не оставалось.

— Ты устал и сильно расстроен, — сказала мать и пододвинула к нему противень.

На другое утро мать сказала мальчику, что ему придётся пойти в город, в тюрьму, которая находится за зданием суда, и передать пирог отцу.

— Это трудное путешествие, но они не пускают в тюрьму женщин. Поэтому идти нужно тебе.

Она обвязала картонную коробку верёвкой и протянула мальчику:

— Если у тебя не очень замёрзнут руки, старайся нести коробку ровно. Тогда ты принесёшь пирог отцу целым и красивым.

Мать смотрела сыну вслед с края крыльца, и когда он ушёл настолько далеко, что не смог бы разглядеть её слез, крикнула:

— Что бы ни случилось, оставайся весёлым, не расстраивай отца!

Дорогой мальчика охватил страх. Он бывал и раньше в городе на рождество, вернее, не на самое рождество, а за несколько дней до праздника. Он помогал отцу нести ветки белой омелы и букетики ягод горько-сладкого паслёна, которые отец продавал у стены перед зданием суда или на углу возле банка. Иногда, если они не успевали продать ветки засветло, отец подходил к чёрному ходу каждого дома и спрашивал: «Мадам, не нужна ли вам зелень?» при этом он высоко поднимал самую большую ветку омелы из оставшихся в мешке. Мальчик припоминал, что обычно они распродавали почти всю омелу, но букетиков паслёна, которые весь день носил мальчик, всегда оставалось очень много, и по дороге домой их выбрасывали у какой-нибудь изгороди. Отец тогда обычно говорил: «Теперь они нам уже ни к чему».